Вавилон - Маргита Фигули

Закутавшись в пурпурный плащ, вобрав голову в плечи, Валтасар удалился в свои покои под сень Набопаласаровой цитадели.

Сановники в растерянности смотрели на рассыпавшиеся по полу драгоценности, и на согбенную фигуру царя был обращен лишь пристальный взгляд Набусардара.

На следующий день утром, едва солнце позолотило крыши, из Муджалибы прибыла царица, чтобы бдительно направлять волю и поступки Валтасара. В сопровождении небольшой свиты она незамеченной вошла через северные ворота в стене Имгур-Бел и оказалась на восточном дворе. Кроме стражи, о ее появлении никто не знал.

Первым долгом царица, окруженная княжнами, и прислужницами, пожелала возжечь благовония в висячих садах, где находился жертвенный храм повелителя богов Мардука. Сады эти были разбиты в северо-восточной части дворца на террасах, поддерживаемых сводчатыми опорами. Там, среди изумрудного кустарника и цветущих деревьев, возвышалось украшенное внутри колоннадой пышное святилище.

Царица направилась к алтарю и, пока юные прислужницы насыпали в жертвенные чаши лепестки халвана, шафрана, муската, нарда, алоэ, мирта и кинамона, молилась, опустившись на колени.

Она шептала слова молитвы так тихо, что никто не слышал ни звука. Царица оберегала тайны своего сердца от соглядатаев, доверяя их лишь великому богу.

И когда, памятуя наказы пророка Даниила, царица ощутила, что небо милостиво к ней, она поднялась и, незаметно пройдя на женскую половину дворца, послала доложить о себе Валтасару.

— Что ей опять нужно? — Нахмурился царь. Но принять царицу согласился и, как ни странно, встретил примирительной улыбкой. Вокруг него еще суетились слуги; соблюдая этикет, они в строгой последовательности выносили принадлежности его ночного туалета. Наконец главный придворный оправил цепь на груди у царя и, согнувшись в три погибели, облобызал пряжку на его сандалии.

— Когда ты, — рассердился Валтасар, — отучишься, князь, от этой мерзости?

— Так чтил я и его величество царя Набонида.

— О-о-о! — прохрипел Валтасар. — Но ведь я же не Набонид… Ступай.

Царь казался сердитым, невыспавшимся, подавленным.

Царица замерла. Когда они остались одни, она опустилась на колено и смиренно склонила голову. Царица ждала, как ждут рабыни или собаки. За последнее время ей столько пришлось пережить, опрометчивость Валтасара сокрушала ее. Она не решалась поднять глаза. Царь хранил молчание, и это угнетало ее еще больше.

Вдруг раздались шаги — один, другой, третий. Царь приближался к ней, и вот сандалия царя коснулась складок ее одежды. Рука Валтасара ласково легла на ее волосы, и, охваченная смятением, царица услыхала его печальный голос:

— Отчего ты не пришла ко мне этой ночью? Я так тосковал по тебе, всем сердцем тосковал по твоей благородной красе.

Она боязливо вздрогнула.

— Тебе трудно поверить в это… Долгие месяцы пренебрегал я тобою, как безумец ждал издалека неведомых красавиц… Но вчера Нинмаха открыла мне глаза. И что-то переменилось во мне.

Он положил ладони на ее обнаженные плечи и зашептал под самым ухом:

— Мое ложе приготовлено для тебя. Благовонный нард и мои объятия ждут тебя на нем. Взгляни мне в глаза, и ты прочтешь в них все. Я не лгу тебе, сестра и жена моя, царица моя.

Взволнованная, она теребила складки своей одежды, речь Валтасара повергла ее в растерянность, напомнив о тех минутах, которые пресекло время, а жизнь изгладила из памяти.

— Встань же, пойдем…

Она поднялась, но он преградил ей дорогу, заключил в объятия и покрыл ее шею жаркими поцелуями.

— Валтасар… я не понимаю… что с тобой? — прошептала она чуть слышно.

— Хочу, чтобы все было как прежде. Давно ли твои прикосновения воспламеняли мою кровь? Помнишь, как, обнявшись, бродили мы по висячим садам Муджалибы? Как бредил я на каждом шагу твоей юной красой?

— Нет, нет, Валтасар! Не воскресишь того, что прошло. Мне все это кажется вымыслом, сказкой, волшебным сном. Хотя…

— Видишь, ты сказала — хотя… Стало быть, ты любишь меня, сестра моя. И я буду любить тебя не так, как прежде, а как подобает истинному царю…

Она покорилась его воле.

Валтасар повел жену в соседнюю комнату, говоря:

— Сегодня ночью мне явилась во сне божественная Нинмаха и благословила мое семя, коему надлежит зачать будущего царя Вавилонии. Мне нужен наследник; как и Набониду. Наступают тяжелые времена, и если сразит меня стрела перса, кому я передам трон? Как знать, что ожидает нас впереди…

— Дождись ночи, Валтасар. Дождись звезд и луны. Я останусь во дворце до утра.

— Сестра, досточтимая сестра моя… Избавь мое тело от мук, душу от тревоги. Вчера нагрянули персидские послы. Что-то ждет нас этой ночью? Неспроста посылает мне тебя провидица Нинмаха, верно, она и твое лоно благословила во сне.

— Я пришла к тебе не за тем. — Губы царицы страдальчески дрогнули.

— Говори не таясь. Если ты пришла ко мне с просьбой — она будет исполнена. В награду за эту минуту.

— Досточтимый брат мой, — она порывалась пасть перед ним на колени, — великодушный, как все истинные властители, молю тебя — запрети убивать чужестранцев на улицах и в домах! Молю тебя, царь, могущественный царь Вавилона!

Он обнял ее и прижал к своей груди.

— Я тотчас отменю приказ. Ради тебя. Вот мой дар, достойный этой минуты.

Он подвел ее к золотисто-белому ложу под пурпурным балдахином, расписанным картинами из жизни неземных существ, которые предавались любви среди небесных светил и цветов.

Отстегнув царскую цепь, Валтасар швырнул ее на ковер из тигровых шкур. Сорвал с себя мантию и тоже бросил на пол. Открыв флакон из драгоценных граненых каменьев, он смочил нардом волосы — себе и сидевшей рядом царице. Затем снова обнял и стал расстегивать золотые пряжки на ее одежде. Царь шептал в упоении:

— Ты долго не могла забыть той минуты под кипарисами, — теперь же ты запомнишь меня навеки. Я опьяню тебя нардом и силой своего молодого тела. Клянусь священной Нинмахой, даже боги не дали бы тебе большего блаженства… Но отчего сидишь ты, как неживая, и взор твой печален, царица, сестра моя? Или ты не хочешь, чтобы род наш правил Вавилонией?

— Хочу, Валтасар…

— И что же…

— Ты забыл, — проговорила она с расстановкой, — что предки твои — княжеского происхождения, и сын твой может унаследовать корону лишь в том случае, если будет зачат самим Мардуком в его святилище?

Он непонимающе уставился на нее и оцепенел от изумления. Минуту длилось молчание, потом глаза его вспыхнули, и он крикнул:

— Я сам хочу быть отцом моего сына… Или…

Валтасар вскочил и, отстранившись, все не мог оторвать от нее взгляда. — …или ты уже носишь в себе плод Мардука, плод какого-нибудь жреца Эсагилы?

Она молчала.

— Я… сойду с ума, если это правда, сойду с ума! — Яростно накинулся он на нее.

Царица молчала.

Широко растопыренные пальцы Валтасара застыли у ее лица. С каким наслаждением сорвал бы он эту личину немоты, разжал эти застывшие губы, чтобы слетело с них хоть одно, пусть даже убийственное слово.

— Когда это случилось? Или тебя принудили? Неужто ты и вправду веришь, будто сам Мардук осчастливил твое лоно? Разжиревшие эсагильские жрецы — вот кто овладел тобою! Мошенники, воры! И ты дерзнула сделать это! О, я лишусь рассудка…

— Утешься, брат мой; — наконец нарушила она молчание, — и выслушай меня спокойно. Я давно бы открылась, но ведь ты не допускал меня к себе… Я надеялась, что царица Вавилона не будет унижена, как последняя рабыня. Боги окружили меня почестями и богатством, облекли властью, но лишили самого дорогого…

— О чем ты говоришь?

— Сядь и выслушай меня, заклинаю тебя милосердием богов, выслушай меня. В ее голосе сквозила боль. Когда он сел, царица сказала:

— Да будет мне свидетелем. бог мудрости и друг людей, бог Эа, что у меня были добрые побуждения. Как царица Вавилонии, а должна была знать ее законы. А в сводах записано: первенец царя, чтобы не лишиться права наследовать престол, должен быть зачат семенем Мардука. И вот однажды ночью родитель твой Набонид, да хранит его в персидском плену преподобный Син, привел меня в башню Этеменанки и приказал глядеть на звезды и ждать на устланном шелками золотом ложе явления бога Мардука. В глубокой тишине я молилась, следя за тем, как движется по небесному своду серебристая колесница луны. Вдруг святилище озарилось сиянием, и в него кто-то вступил, чистый и лучезарный. От страха тело мое оцепенело, а глаза неотрывно смотрели на вошедшего. Но снова разлилась темнота, и я лишь почувствовала, как кто-то прикасается ко мне жаркими ладонями, обжигая мне плечи и бедра, как сливаются воедино мое и его дыхание. Под утро за мной вернулся отец Набонид. Я была уже одна и крепко спала. Но когда он положил руки на мой лоб и сказал: «Будь благословенно лоно твое, и да выйдут из него тысячи!» — я проснулась.