Собор (сборник) - Яцек Дукай

Он умер с восхищением своим убийцей на устах.

Я вышел из собора, не поворачиваясь, не глядя за собой. Я знал, что тело Самурая не исчезнет.

А там мед, свет, тишина, там трупы. Я оперся на каменного святого, склонил голову. Мне было тяжело, и Немочь была для меня костылем.

Итак, я родился в Конго, в военной вертикали Самурая, в Иррехааре, день и час не известны, поскольку они не существовали. Мою внешнюю оболочку игрока сплели из случайности. Инкубатор: от зиготы до человека, в бессознании, неосознанности, безличности, безволии — органический механизм в итак уже механической симуляции. Мне была предназначена судьба сосуда, ловушки, стянутая в которую часть Аллаха, потрясенная алгоритмом моей собственной смерти, должна была заблокировать, уничтожить всю систему, тем самым освобождая ее пленников. Такова была идея Самурая — воистину гениальная. Вот только ее нельзя было реализовать без содействия самого Аллаха. И Аллах содействовал, а как же. Но весь план разваливается. Блицкриг Назгула — коммандос Алекса под руководством и по наводке Сантаны — той самой муляжной марионетки Бога Иррехааре — равняет с землей лабораторию Самурая и похищает таинственного склеротика, который о мире, а уж тем более — о себе самом и своем предназначении, не ведает ничего. (Ерлтваховицич: «Ты можешь задать себе этот вопрос: Зачем ты существуешь?») Его же отец, его Бог — зато знает абсолютно все: про то, кто он такой сейчас, и кем станет. История сплетается, Адриан учится, заполняясь Аллахом сверх меры и гораздо больше, чем того хотел Самурай. Самурай в отчаянии; его предало его же собственное дитя, несчастного лишили возможности выбраться из ада, за спуск в который, по собственному желанию, он и так уже заплатил очень высокую цену. Тем не менее, он все еще питает безумную надежду на освобождение — и Аллах тоже об этом знает. В свою очередь, его план именно на этой, совершенно человеческой, надежде и основан, он даже не обязан Адриана особым образом формировать, попросту он позволяет становиться тем, чем тот никогда и не должен был стать. Самурай этого не видит, но ведь это же как раз по его идее и появился единственный потенциальный противник, который способен его победить — его, который самого Аллаха его же собственной механистичностью спутал и поработил. Самурай страдает. Он страдает по причине собственного могущества, власти, нечеловечности; он желает высвободиться из Иррехааре — отсюда, где он должен играть роль демона, и где на самом деле он становится таким демоном, вплоть до душевного огня. Смерть Адриана, автоматический коллапс системы — вот что спасло бы его, как спасло бы всех «ослепленных». И Аллах играет на самых здоровых инстинктах Самурая, он ставит на его окончательную решимость, на его отчаяние и тоску по самому себе. Так что Самурай не может не воспользоваться таким шансом. Ему известно, что теперь уже только он один в состоянии убить Адриана. Выходит: поединок — как это соответствует Иррехааре! Выбирай, говорит сыну Аллах, выбирай, говорит он мне. Факты тебе известны. Пожертвуй собой ради этих тысяч. Вот только Аллах является мною гораздо больше, чем я сам. Никакого выбора не было. И не было правды в представленных мне фактах.

Аллах, это чудовище, этот Сатана, никогда не собирался освободить своих случайных пленников! Он лгал, все подстраивал и убивал. Исключительно ради власти!

— Можешь ли ты иметь претензии к машине? — спрашивает мраморный Исайя.

Мои мысли мне не принадлежат.

— Вскоре ты уже будешь говорить о ней в первом лице, — прибавляет Павел.

— Ты ничего не знал, выходит — ты невиновен, — провозглашает Иеремия.

— Я знал эту цену, — обвиняя, оправдываюсь я. — Я предчувствовал, догадывался, что за власть заплатил полным единением с действующим лицом. И это знание где-то во мне таилось, поскольку сам Сантана — Сантана! — обвинял меня в подобного рода коварстве. Только вот я не желал об этом думать, когда мой клинок так гладко рубил его тело, когда так сладко блестела его кровь…

— Это Аллах совершил выбор, — шепчет Исайя. И шепот его — словно яд.

— А Аллах — это три миллиарда шестьсот восемьдесят два миллиона восемьсот одна тысяча шестьсот тридцать семь личностей и памятей гомо сапиенс.

— А Аллах — это я, — цежу я сквозь зубы.

— Еще нет.

— Я убийца.

— А никто не обязан быть мучеником. По самому определению: выбор — это святое.

— Это же Иррехааре.

— Здесь считаются только лишь желания.

— А вовсе не дела.

— Это все сон и мираж.

— Ты не существуешь.

— Вот именно: только лишь желания, исключительно намерения! Что с того, что я не понимал. Я хотел убить. Как убил всех этих муляжей. Смерть была в моих мыслях. Возможно, я и не человек, но я — убийца!

— Ты не можешь быть убийцей.

— Тогда кто же, кто убил Самурая?

— Ты знаешь ответ.

— Никто тебе мысли не путает.

— Мысли являются решениями.

— Иррехааре — это мысли.

— Это проклятое место! Один громадный безгрешный грех!

— Не нужно обвинять себя, зачем эти угрызения. Таким тебя сотворили.

— Я мог убить самого себя!

— Не мог.

— Ты гораздо больше человек, чем тебе кажется.

— Как могу быть человеком я, который…

— Тогда, как ты можешь быть убийцей?

— Ты — Бог.

— Нет, я — Дьявол!

— А здесь никакой разницы.

— Заткнитесь! От всего этого можно сойти с ума!

— Это монолог.

Здесь, где нельзя совершить никаких поступков — я совершил убийство. Я сам: не предмет, не орудие, не оружие — ведь меч никогда не страдает.

Я мог бы вскрыть себе вены. Понятное дело, я этого не сделаю — если бы я был способен на самоубийство, то вообще бы не родился. Но, на всякий случай, я сам — Аллах — установил защиту перед самим собой: эти пальцы, перекатывающиеся в крови, святые кусочки уже чужого мяса, эти пальцы… Хотя он знал меня как слово не высказанное, он — я сам — всеведающий — обязан был досмотреть какую-то искорку жалости, какой-то проблеск героизма, нечто, чего высказать не мог — и тогда отрубил мне пальцы. Один за другим, сразу же после «рождения», напятнал кровью ненависти к человеку. Пальцы. И я уже не полюблю людей.

Я глянул: у председателя было мое лицо.

Это Внешняя Сторона моего разума. Болезнь.

Я закрыл глаза — в невесомости думается легче.

А если — все это только мегаслепак, нелегальный амнезийный вояж по моим, за громадные бабки расщепленным личностям?

А если — Черный Сантана все еще живет, и меня обманули: это не интрига Аллаха, просто сам я все вижу искаженно?