Природа боится пустоты - Дмитрий Александрович Фёдоров

но общий смысл всегда остается прежним. В соответствии с ним отыскивались и пропорции для расстояний между различными планетами, Солнцем и Луной. Здесь также придумывались различные трактовки (вплоть до того, что интервалы приписывались не линейным, а угловым расстояниям между планетами), но желание как-либо втиснуть мир в музыкальную гамму всегда оставалось неизменным и, что более важно, первоочередным!

Таким образом, должно быть понятно, что Урания была покровительницей музыки. Музыки вселенной.

Задача сведения астрономии к кругам

Итак, платоновский Космос, являет собой божественную гармонию и произведение искусства, оживленное вечными идеями Творца. Удивительно, но данная концепция хоть и мыслилась основополагающей, но при этом очень слабо соответствовала реальным явлениям, которые вообще мало интересовали Платона (что вполне понятно, если вспомнить, что он просто пытался обосновать свои политические взгляды более рациональной мифологией). Даже в «Тимее» астрономические рассуждения не выходят за рамки общих фактов и простейших закономерностей, а потому их научное значение крайне невелико. Этого, однако же, нельзя сказать о значении культурным — влияние Платона на западную мысль оказалось колоссальным (британский математик Альфред Норт Уайтхед даже охарактеризовал всю европейскую философскую традицию просто как серию примечаний к Платону), а потому любое его слово обрело немалый вес, в том числе и соображения о небесных движениях. Авторитет Платона поспособствовал распространению пифагорейской доктрины о шарообразности Земли, однако в этом вопросе метафизические аргументы зачастую полагались более важными, чем реальные наблюдения. По чистой случайности получилось именно так, что истинная форма планеты совпадает с той, о которой было приятно размышлять грекам (держать шар в руках для большинства людей тоже приятнее, чем, например, куб).

С другой стороны необходимость составлять календари и получать верные гороскопы (а также ориентироваться в открытом море) никуда не делась. Гномон и специальные угломерные инструменты позволяли с достаточной точностью наблюдать за светилами, и эта работа производилась весьма тщательно (даже удивительно, что эллины не додумались использовать зеркала и линзы для увеличения изображений небесных тел, поскольку все необходимые знания для изобретения телескопа у греков уже имелись). В накопленных данных ощущалась некоторая система, однако понять ее оказалось не так-то просто: движения планет содержали в себе слишком много труднообъяснимых нюансов. Если бы удалось с ними разобраться, то по имеющимся звездным таблицам оказалось бы возможно рассчитать положение планет на любую дату в прошлом или будущем. Это открывало невиданные перспективы перед астрологами.

В результате возникла и была четко сформулирована следующая задача — математически описать движение Солнца, Луны и планет так, чтобы результаты расчетов (в реальности траектории не столько рассчитывали, сколько вычерчивали) соответствовали наблюдениям. Здесь и проявило себя влияние Платона, воззрения которого на протяжении двух тысячелетий определяли направление решения указанной проблемы. Безоговорочно требовалось, чтобы Земля неподвижно покоилась в центре мира, а все небесные движения были строго круговыми, упорядоченными и равномерными. Именно причисленные соображения — и это очень важный момент, — а вовсе не положения звезд и планет являлись исходными данными для всех математических построений. Реальные астрономические факты использовались лишь как проверка принятых гипотез, касательно размеров небесных кругов и их угловых скоростей. Требовалось, таким образом, отыскать такие исходные гипотезы, которые могли бы «спасти явления», то есть обеспечить совпадение наблюдаемой картины и априорно верной идеальной концепции гармоничного космоса.

Не нужно, конечно же, думать, будто греки полагали, что явления могут не соответствовать теории, и это всего лишь «проблема» явлений. Разумеется, движения небесных тел считались происходящими в идеальном порядке, который полностью соответствует совершенному замыслу Творца. Однако же, если отталкиваться именно от наблюдений, то можно углубиться в математические построения, которые никогда не приблизят нас к «истинной» картине мира даже в том случае, если начнут достаточно точно описывать движения светил по небу. Вероятность приблизиться слабым человеческим разумом к высшей Идее в любом случае невелика. С другой стороны, великий Платон уже сумел постигнуть базовые принципы устройства Вселенной, а потому — большего и не требовалось. Лишь для сугубо прикладных (то есть недостойных свободного человека) проблем возникала потребность создания относительно точных астрономических моделей. Такая задача выглядела хорошей разминкой для пытливого ума (и в перспективе могла принести немалые деньги), но почти не имела философской ценности, поскольку не добавляла ничего нового к уже известной общей картине мироздания.

В рамках указанного подхода удивляет даже не то, как можно было настолько ненаучно подойти к астрономии (некоторые причины мы уже рассмотрели), а то, сколь многого греки все же сумели достигнуть.

Концентрические сферы Евдокса

Современники Платона, безусловно, знали о небе существенно больше, чем он сам, однако сформулированная им задача — представить ход планет комбинацией равномерных круговых движений — оставалась актуальной для всей западной астрономии вплоть до эпохи Кеплера. Никто всерьез не сомневался, что в основе небесных орбит лежат именно круги (из этого факта хочется заключить, что Платон всего лишь озвучил некую интуитивную установку, которая и без него казалась всем самоочевидной). Первое решение этой задачи появилось достаточно быстро, его предложил Евдокс Книдский — младший современник Платона, попытавшийся описать все известные неравномерности в движении небесных тел.

О жизни Евдокса известно немногое: он родился в Малой Азии, обучался математике в Италии у пифагорейца Архита, затем перебрался в афинскую Академию, но не удовлетворился полученными знаниями и около года изучал астрономию у египетских жрецов в Гелиополе. К этому времени цивилизация Нила накопила громадный объем наблюдений за планетами и звездами, однако слабость египетской математики не позволяла делать сложных обобщений, тогда как греческим геометрам, наоборот, не хватало точных данных о небесных явлениях. С другой стороны, те эллины, которые все-таки решались учиться у египтян, быстро понимали, что замысловатые перемещения планет можно описать лишь с помощью кривых высшего порядка, работать с которыми античная геометрия почти не умела. Лишь особо одаренный математик смог бы предложить подходящее решение, но Евдокс как раз и был таким человеком. Уже при жизни он считался одним из сильнейших греческих геометров (разработал теорию несоизмеримых величин и метод исчерпывания), поэтому у него хватило способностей разобраться в хитростях планетного движения.

Свою теорию Евдокс изложил в не дошедшей до нас книге «О скоростях», основные положения которой весьма коротко изложены Аристотелем в «Метафизике» и чуть более подробно — в пространном комментарии Симпликия (жил спустя девять веков) на книгу Аристотеля «О небе». На самом деле никто из них не был знаком с работой Евдокса непосредственно. Аристотель узнал о ней от Полемарха, который лично общался с Евдоксом, а Симпликий просто привел большой отрывок из утерянного ныне сочинения Созигена