Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

Ровно в двенадцать часов в манеж приехал Государь, сел на прекрасную белую лошадь и, в сопровождении большой свиты, в числе которой находилось несколько представителей иностранных держав, стал объезжать фронт войск. Затем Его Величество подъехал к нам. На мою долю выпала честь представиться первым. Наследник цесаревич, как командир Гвардейского корпуса, назвал мой чин и фамилию. Монарх пристально взглянул на меня своими добрыми и умными глазами, приветливо улыбнулся и сказал:

– А, здравствуй! – И подал свою руку, которую я с благоговением и любовью поцеловал.

Не выпуская руки, Государь продолжал расспрашивать меня, за что я получил Георгия, Владимира и другие ордена, и я с радостью рассказывал великому властелину земли русской о своих скромных боевых трудах в славную войну за освобождение болгарского народа.

– Молодец! Спасибо, спасибо тебе еще раз за службу! – сказал ласково Государь, и эти слова обожаемого монарха-мученика были дороже мне всяких наград в мире.

И теперь нередко с наслаждением, с любовью вспоминаю я их, и хорошее, сладкое чувство невольно испытываю я, тогда и слезы умиления навертываются на моих глазах…

Началась обыкновенная мирная жизнь гвардейского офицера: обычные ученья, разводы, смотры, парады и, в часы досуга, театры, маскарады, концерты, товарищеские беседы, нередко кутежи, тройки, девицы… Все это скоро надоело, приелось, и я стал скучать о своей прежней, боевой, полной опасностей жизни, о незабвенном Скобелеве и прежних ратных товарищах.

Как это ни странно покажется, быть может, читателю, но я говорю совершенную правду и ничуть не рисуюсь! Я действительно скучал и с нетерпением жаждал новой смертельной деятельности… Там, перед лицом смерти, мы все были братья, все равны, все – от Главнокомандующего, генерала до последнего обозного рядового. Пуля или осколок найдут свою жертву, как и куда ни прячься она от них. И подлый трус, укрывающийся в кукурузе или в яме, вместо того чтобы идти вперед, не избегнет ее! А отважный, честный храбрец, гордо поднявший голову и прямо, вызывающе смотрящий в лицо свистящей и завывающей смерти, – сплошь и рядом остается цел и невредим! А теперь, когда замолкли орудийные выстрелы и ружейная трескотня, когда мы вернулись к нашим мирным занятиям и серенькая жизнь с ее будничными интересами вступила в свои широкие права – снова открылось обширное поле для разных мелких интриг, кляуз, сплетен и грязных делишек…

И так день за днем, месяц за месяцем, один хуже другого! То, что во время войны казалось таким ничтожным, пустым, теперь считается, напротив, таким серьезным, важным! И как переменилось сразу обхождение начальников со своими подчиненными. Там, под пулями, оно было братско-товарищеское, здесь – снова олимпийское, высокомерное. Там мы как друзья целовались, здесь – вам едва снисходительно протягивают руку…

В апреле 1879 года в Петербург приехал Скобелев. Мне, конечно, очень хотелось видеть своего прежнего любимого начальника, и я около полудня поехал на Моховую, где остановился Михаил Дмитриевич.

– Дома генерал? – спросил я в передней лакея.

– Дома, только их видеть нельзя – они завтракают.

– А кто дежурный адъютант?

– Господин Эрдели, – отвечал лакей.

– Попроси его на минутку, скажи – корнет Дукмасов.

С Эрдели я был в хороших отношениях еще с кампании. Он тотчас же доложил обо мне Скобелеву.

– Генерал просит тебя в столовую, он очень рад тебя видеть, – сообщил мне Эрдели через минуту.

Михаил Дмитриевич встретил меня очень радушно, усадил рядом с собой за стол и познакомил с некоторыми из присутствовавших тут генералов. Мой старый знакомый Лей, денщик Скобелева, осклабясь, бежал уже ко мне с прибором и стулом, видимо обрадованный, что встретился с некоторым образом тоже боевым товарищем. Здесь же были мои прежние сослуживцы – Баранок и Абадзиев.

– Ну, рассказывайте, как вам живется в Петербурге и служится в гвардии? Конечно, всем довольны и веселитесь, – расспрашивал меня генерал.

«Не для гвардии я создан, ваше превосходительство, а для армии!» – хотел было я ответить, но постеснялся тех гвардейцев, которые присутствовали за столом. Хотелось вообще многое сказать этому умному, дорогому и простому человеку. Хотелось излить свою душу, спросить у него несколько советов… Но было не время, не место. И я сказал совсем не то, что думал: «Благодарю вас, ваше превосходительство, хорошо, хотя все-таки скучаю о прежней жизни и вспоминаю часто Зеленые горы, Зеленое древо, Шейново, Адрианополь, Св. Георгий, Константинополь и другие места, где находился вместе с вами…»

Разговор невольно перешел на минувшую кампанию, и Михаил Дмитриевич, заметно оживившись, стал рассказывать о наших действиях, разбирать причины временных неудач, чрезвычайно метко характеризовал некоторых из командиров… Словом, беседа приняла вполне товарищеский характер. Между прочим, кто-то высказал свое удивление по поводу той храбрости, решительности и хладнокровия, которые всегда проявлял Скобелев в боях.

– Те качества, которые вы мне приписываете, – отвечал генерал, – легко встретить у очень многих, и, наверное, каждый из вас обладает ими в известной мере. Но кому я завидовал, сознаюсь откровенно, так вот этому господину, – и он указал на меня. – Я бы не поверил даже, если бы кто-нибудь сказал мне, что можно так спокойно, хладнокровно смотреть в лицо смерти и проявлять такую дерзкую отвагу!.. Я давал ему самые смелые, безумные поручения, и он все выполнял в точности и каким-то чудом возвращался целым и невредимым…

Помню, под Константинополем, в Св. Георгии, перед тем как нам пришлось очищать позиции, я за обедом предложил офицерам, не возьмется ли кто исполнить мое поручение, выходящее из ряда вон и сопряженное с крайней опасностью для жизни. И вот он, не колеблясь ни минуты, взялся выполнить его, хотя я и объяснял ему всю рискованность и опасность этого предприятия. И я уверен, что он действительно, если бы потребовалось, исполнил это!.. Откровенно сознаюсь, что в решительные, тяжелые минуты я сам сильно волнуюсь и делаю над собой громадные усилия, чтобы заглушить это чувство!.. Этот же человек, кажется, совсем без нервов и страха!

Долго еще мы с удовольствием слушали оживленные рассказы Скобелева и разошлись от него довольно поздно.

Через некоторое время из Болгарии в Петербург приехала мать Скобелева. Я немедленно навестил ее, и Ольга Николаевна встретила меня по обыкновению очень любезно, просто, как старого знакомого, и просила заходить к ним без церемоний, когда вздумается. Обществом такой умной и образованной женщины я, конечно, очень дорожил и нередко с удовольствием проводил вечера в доме Скобелева.