Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Ничто, решительно ничто не предвещало, что в тот же день через несколько часов конная ватага казаков под командой Голубова с песнями и гиканьем ворвется в город и начнется дикая расправа, наступят кровавые дни убийства атамана Назарова, Богаевского, Волошинова, убийства раненых в лазаретах, поиски за офицерами, расстрелы и ужас.

Мы проехали по базару и мимо железнодорожной станции под аркой выехали за город. Сырой, волокнистый туман поедал снежный покров. Все размокло. По дороге стояли лужи. Лед на Дону размяк и стал гнуться.

В Старо–Черкасской станице на площади стояло два–три орудия с зарядными ящиками, как будто брошенные. Какие‑то конные казаки проезжали мимо. Кто они, свои или враги? Остановят ли нас или пропустят?

Миновали станицу и далее все той же однообразной унылой равниной во мгле тумана, по дороге, изрытой промоинами, кое–где среди кустарника, но больше среди оголенного снежного пространства мы пробирались к станице Ольгинской.

Стало уже вечереть, когда нас остановила застава. Это были знакомые офицеры. Ну как, что? Они рассказали последние новости. Наши части уже все собрались в Ольгинской. Одно время тревожились за отряд генерала Маркова, но вчера он пришел, пробившись из Батайска. Ожидают прихода генерала Попова с казаками. Куда идем, еще не решено: или в зимовники за Маныч, или походом на Екатеринодар.

Со стороны Ростова слышны были орудийные выстрелы. Мы прислушивались к ним и не могли понять, что там происходит.

«Вот бы ударить на них. Живо смяли бы всю эту сволочь, — сказал ротмистр, — то‑то бы потеха была».

Мы тронулись. Зарево пожара заалело в тусклой вечерней мгле. В Ольгинской, переезжая дамбу, мы встретили полковника Моллера. Оба моих сына живы. Убит Ратьков–Рожнов. Я живо помню Владимира Ратькова–Рожнова. Высокий ростом, красивый, статный. В его открытом молодом лице было столько светлого, радостного, что нельзя было не полюбить его с первого взгляда. И все любили его: товарищи, знакомые. Он был любимец матери.

Казалось, ему предназначена счастливая жизнь. И вот на двадцать четвертом году убит среди пустыря в Нахичевани.

Моллер рассказал нам. При отходе один из наших офицеров раненый остался в окопах. Ратьков–Рожнов и мой старший сын ползком стали пробираться, чтобы вытащить его. Свистели пули, и нельзя было поднять головы. Ратьков–Рожнов чуть приподнялся, чтобы оглядеться, и был убит. Его тело едва удалось извлечь из‑под пуль.

В Ольгинской, когда его хотели похоронить в ограде церкви, священник отказал. При жизни к ним никто не шел навстречу и при смерти отворачивались от них. Да, они были одиноки.

И сколько их, этих могил, разбросано по хуторам и станицам Кубани. И кто они, эти неизвестные, дети Кубанского похода? Кто знал их, кто их помнит?

Молоденький прапорщик, почти мальчик, сын богатых родителей, оставшихся в Ростове, уходит с нами в поход под чужим именем, чтобы не подвергнуть опасности своих родных. Он погиб: где, как — никто не знает.

Кто вспомнит его, кроме тех, кто видел кроткие карие глаза и детскую его улыбку, кто знал его еще младенческую душу. Он остался лишь в сердце своих родных, он, этот неизвестный, погибший где‑то в степях Кубани.

Владимир Ратьков–Рожнов. Закрыв глаза, вижу его перед собою. Я вижу всех их, этих детей Кубанского похода. Все рни наши родные.

Тяжела была их служба. Ратькову–Рожнову генерал Лукомский предлагал перевестись в штаб, но он решительно отказался. Он остался рядовым, как и все. Смерть освободила его от несения долга.

Когда мы возвратились на Дон, к нам в Ольгинскую станицу приехал его старший брат, последний из трех братьев, оставшийся в живых. Он оставил молодую жену и маленькую дочь и приехал заменить своего брата.

Его мать сказала ему: «Мне легче видеть тебя убитым в рядах Добровольческой армии, чем живым под властью большевиков».

А кто не поймет, какая мука матери скрывалась в этих словах: «Ты должен» — и мать посылает последнего сына идти заменить брата.

«Ты должен» — сознавал каждый из них. И они шли… пятьдесят человек среди тысячной толпы, шли в степи по грязи, в стоптанных сапогах, в снежную пургу в рваных шинелях, и шли, и шли тысячу верст.

В сумятице жизни растоптаны героические чувства. Разбит возвышенный порыв. И прохожий пройдет мимо и не оглянется.

В вечернем воздухе раздался звук трубы. На молитву. В рядах люди сняли папахи. «Отче наш» пронеслось в тишине по улице Ольгинской станицы. Зарево пожара еще ярче разгоралось в сумерках наступающей ночи.

МАРКОВЦЫ НА ДОНУ [234]

2 ноября 1917 года на перрон вокзала города Новочеркасска из пришедшего из Ростова поезда высадилась группа человек в двенадцать, в военных, но без погон и штатских костюмах, с небольшим багажом в руках. На вокзале был образцовый порядок: люди спокойно одни выходили из вагонов, другие входили в них, и никого из них не интересовала прибывшая группа, почтительно окружавшая старика в штатском. Никто не замечал ее радости — достижения ею цели — Земли Обетованной.

Но не прошло и нескольких минут, как к группе быстрым шагом подошел офицер — донец, взял под козырек и что‑то отрапортовал старику, снявшему сейчас же свою шляпу. Еще минута–другая, и старик, это был генерал Алексеев, со своим адъютантом, ротмистром Шапрон дю Ларрэ, так же как и генерал, одетый в штатское, сопровождаемые офицером, отбыли к атаману Дона генералу Каледину.

К оставшимся подошел другой офицер и повел их в город.

— Как тут у вас? — спросили его.

— Неважно! — ответил тот.

* * *

Генерал Алексеев, генерал без положения, без должности, но с именем и с идеей, которой теперь он жил и осуществить которую стремился, был принят атаманом, правителем целой области. Он сообщил атаману, что теперь настало время осуществить его намерение создать на территории Дона вооруженную силу для борьбы с большевиками, просил его еще раз дать приют офицерам и добровольцам и содействовать ему в его патриотическом начинании. Атаман Каледин разделял цели и намерения генерала Алексеева и обещал ему всемерную помощь.

Немедленно в Петроград полковнику Веденяпину была выслана условная телеграмма о направлении добровольцев в Новочеркасск.

2 ноября 1917 года стало днем зарождения Алексеевской добровольческой организации на Дону, позднее ставшей Добровольческой армией. Неделю спустя после захвата власти в России большевиками патриоты Родины ответили созданием противоборствующей им силы.

* * *

Группа спутников генерала Алексеева была приведена на Барочную улицу, 39, где помещался лазарет № 2, теперь освобожденный от раненых и больных, но с оставшимся медицинским персоналом. Прибывших приветливо и радушно встретили, отвели им комнату, накормили. Скоро все уснули крепким сном после долгого, тяжелого и беспокойного пути. Так лазарет на Барочной, № 39 стал колыбелью Добровольческой армии.