Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

— Скоро комендантский час, — проговорил Резчик. — Нам пора начинать.

Но никто не знал с чего. О готовящейся встрече трех сестер Сун было известно одному лишь Конфуцианцу, но он не собирался делиться этой информацией ни с кем. А Бивень находился за тридевять земель, в Багдаде, и узнать что-либо с его помощью было невозможно.

— Война скоро закончится, — наконец сказала Цзян.

Убийца кивнул. Они с Цзян одновременно посмотрели на Конфуцианца.

— Возможно, — осторожно произнес тот, старательно отводя глаза в сторону.

Трое Избранных разговаривали еще минут двадцать, но ничего важного так и не прозвучало. Они были чужими друг другу.

— Что ж, если это все, я, пожалуй, пойду, — наконец сказал Конфуцианец. — Меня ждут неотложные дела.

Вскоре ушел и Резчик.

— Ты повидал столько страшных вещей! — Цзян положила руку на щеку Убийцы.

— Будь осторожна с Конфуцианцем. Он смотрит на тебя голодными глазами.

Цзян кивнула.

— Он очень скрытен, — добавил Убийца.

Он не стал рассказывать, что они с отцом разработали собственный тайный план. Гильдия расширялась, набирала сил и ждала своего часа, чтобы вернуть Бивень и забрать его себе.

— Все время, пока я болтался в Нанкине, он находился здесь, — сказал Убийца.

— Ты не болтался в Нанкине. Ты спас множество жизней, — ответила она.

— Ты что-то недоговариваешь, — посмотрел на Цзян Убийца.

— О чем это ты? — изобразила удивление она.

— Рассказывай!

— Мы все заплатили высокую цену за поражение родной страны. Каждый по-своему. — Она отвела глаза в сторону и, глубоко вздохнув, закончила: — Я родила ребенка от мерзавца, который меня изнасиловал, а шрамы от его побоев до сих пор покрывают мое тело.

— Где сейчас ребенок?

— Неважно.

— Это девочка? — Цзян кивнула. — Она не должна получить имя Цзян после твоей кончины.

Женщина снова отвела взгляд в сторону. Правила Договора Бивня были известны ей не хуже, чем другим, но она не считала их незыблемыми. Кроме того, она чувствовала, что ее очаровательная, милая дочь-полукровка, ставшая плодом зверского изнасилования, может сыграть важную роль в наступлении Эпохи Семидесяти Пагод.

— Это правда, что рыжеволосый фань куэй с тобой? — обратилась она к Убийце.

— Мы оберегаем его, и он в безопасности, — кивнул тот.

— А у него действительно есть ребенок?

— Да, только это уже не ребенок. Ему шесть лет, и его обучают искусству убивать.

— Этот ребенок родился в огне?

— Да.

— Кто он по национальности?

— Чистокровный китаец хань, но родной язык для него — английский. И когда свет падает на него под определенным углом, я готов поклясться, что у него рыжие волосы.

Конфуцианец знал: настало время действовать. Занять сторону одной из сил, вовлеченных в большую игру, и поддерживать ее.

Он положил кисточки для письма и бумагу на простенький обеденный стол мадам Сунь, между двумя изумительно красивыми резными фигурками из нефрита, и внимательно слушал разговор трех сестер. Он еще никогда не слышал, чтобы в обращенных друг к другу словах ближайших родственников звучало столько неприкрытой ненависти. Мадам Чан Кайши пыталась завладеть инициативой и доминировать в дискуссии на основании того, что была старшей, да еще и замужем за генералиссимусом. Однако двое других считали это недостаточным основанием для того, чтобы уступить ей пальму первенства. Средняя сестра, лишь недавно выбравшаяся из кроватей Мао и молодого конфуцианца, ощущала ветер власти в своих парусах, который заставлял ее нестись вперед без оглядки.

— Народ, живущий на юге страны, ненавидит тебя и твоих республиканцев, — напрямик заявила она старшей сестре и, прежде чем та успела ответить, добавила: — Наши ряды ширятся день ото дня. Мы уже готовы выставить армию больше чем в два миллиона человек. Каждый из этих людей готов сражаться за четверть акра своей земли, возможность пользоваться общественным полем и выкопанным для него колодцем — за тот кусочек Поднебесной, который он может назвать своим.

— Это земля, которую он украл.

— Нет, заслужил! Во главе вашей гоминьдановской армии стоят генералы, а в составе ее одни новобранцы, ждущие удобного случая, чтобы перейти на нашу сторону.

Первый день переговоров закончился криками и руганью в духе тех безобразных склок, что устраивала некогда их мать-куртизанка и одна из которых стала началом восхождения Чарльза Суна к вершинам успеха.

На фоне столкновения двух сестер, за каждой из которых стояла своя армия, всхлипывания мадам Сунь Ятсен по поводу «блага для всего народа» выглядели инфантильными, а то и попросту глупыми.

На второй день, когда Конфуцианец вновь принялся раскладывать кисточки и бумагу, он заметил, что на столе не хватает одной нефритовой статуэтки, а чуть позже, перед обедом, случайно увидел, как мадам Чан Кайши засовывает и вторую в свою сумочку из парижского бутика.

Дискуссия, а точнее говоря, свара продолжалась в течение трех дней.

Конфуцианцу стало ясно: со временем коммунисты и гоминьдановцы все же объединят силы, чтобы изгнать японцев из Поднебесной, но, как только внешнего врага не станет, две китайские армии вцепятся друг другу в глотки. Поэтому выбор, какую из них поддерживать, ему еще предстояло сделать.

Впрочем, выбор этот не представлял особой сложности.

Теперь главной задачей было подобраться к Мао, чтобы выяснить, насколько безотлагательно он нуждается в конфуцианском руководстве, и заставить ненасытных республиканцев побыстрее двигаться по пути самоуничтожения, которым они шли уже не первый год.

Последнее также было делом несложным. Положите перед обжорой еду, и он тут же набросится на нее. Поставьте перед пьяницей вино, и он будет пить до тех пор, пока не обмочит штаны и не заблюет рубашку. Покажите золото алчной женщине, и она побежит за ним, забыв обо всем на свете.

Гораздо труднее было другое: как снискать расположение Мао, а потом стать незаменимым для него. Конфуцианец внимательно следил за средней дочерью Суна и видел в ней необузданную сексуальность, которой начисто лишены две другие сестры. Это было похоже на ту ненасытность, азарт, с которым жила ее мать. Да, в этой женщине много от Инь Бао.

Как же этим воспользоваться?

Окончательный план созрел в голове Конфуцианца, лишь когда он закончил стенографировать ругань трех сестер. После этого он передал записи сыну и приказал, чтобы тот отнес их к писцу и сделал несколько копий. Пусть у сестер будет стенограмма того, что было сказано. Или, по крайней мере, того, что записано Конфуцианцем.