Васёк Трубачёв и его товарищи - Валентина Осеева

— Срезать! — быстро догадывались ребята.

— Правильно. Надо срезать. Значит, измеряем, какой высоты собираемся делать забор. — Мироныч приставлял к слегам дощечку и вопросительно смотрел на ребят. — Можно повыше, а можно и пониже, смотря что нас интересует.

— Повыше, а то вес ребята лазить будут, — не ручаясь за себя, советовали школьники.

— Значит, судя по характеру учреждения, будем делать повыше. Сейчас отмерим точно сантиметром высоту и проведём карандашом черту на доске. Ну вот. Это, значит, у нас мерка. Прикладываем к ней другую дощечку, на неё для скорости можно ещё одну положить, и по намеченной карандашом черте начинаем срезать пилой концы. — Мироныч закладывал за ухо карандаш. — Понятно? Ну, а если понятно, приступайте к работе!

Ребята хватали ручные пилы, раздавали друг другу «мерки». Мироныч не спеша закуривал папироску.

— Только, чур, работа аккуратность любит. Чтобы ни на один сантиметр не ошибаться. На глазок не полагайтесь! И торопиться нам некуда — пока что столбов у нас нет.

Столбы для забора, по словам Леонида Тимофеевича, ещё «росли» на делянке. Чтобы привезти их, требовались машины, но машин не было. Посоветовавшись с плотниками, Леонид Тимофеевич решил устроить поход на делянку, выбрать там подходящие деревья, на месте обтесать их и подготовить к перевозке.

А пока что Трубачёв и Кудрявцев, чтобы не терять времени, каждый на своём участке разметили места для столбов, вбили колышки и принялись рыть ямы. Грунт был каменистый, и работа оказалась трудной.

— Ты смотри, Матрос, — предупреждал Васёк, — ройте с передышкой, по очереди, а кто устал, пусть сидит — гвозди выпрямляет или штакеты отмеривает.

— Ладно, — кивал головой Матрос, но, оставшись наедине со своими пятиклассниками, хватал лопату и, поплёвывая на ладони, то и дело покрикивал на товарищей: — Эй, подтянись! Ну-ка, трубачевцы! Выбрасывай землю! Тащи носилки! Кто слабосильный — иди гвозди выпрямлять!

При этом живые глаза его то и дело косились в сторону соревнующейся с ними бригады Кудрявцева. Матрос знал досконально, что там делается. Каждое утро, раньше всех, когда на траве ещё лежала роса, он являлся на школьный двор, быстро и точно определял, насколько за день продвинулся Кудрявцев, сколько у него вырыто ямок, как подобраны штакеты и в каком порядке хранятся инструменты.

После обеда, докладывая Ваську о положении дел. Матрос, сверкая глазами, говорил:

— У них народу больше. Утром они нас перегоняют, а вечером мы равняемся. А нам надо впереди быть.

— Ничего. Всё равно скоро нечего будет делать ни им, ни нам — столбов нет, — хмуро отвечал Васёк и шёл к директору.

В доме пахло краской, в коридоре стояли мутные лужицы. В тех комнатах, где уже были сложены печи, рабочие белили потолки, красили стены. В пустом доме гулко раздавался голос дедушки Мироныча. Чаще всего старик спорил с Грозным, употребляя при этом громкие фразы, вычитанные им в заводской газете или услышанные где-нибудь на собрании.

— Вот ты говоришь, Иван Васильевич, что классы нужно покрывать масляной краской. А ты того не учитываешь, что масляная краска забирает весь воздух и детям в таком классе будет душно. А от нас Родина требует, чтобы мы трудились добросовестно, учитывая требования здравоохранения…

В нижнем этаже работал печник. Туго обвязав косынкой короткие светлые волосы и натянув на себя запачканный глиной и песком комбинезон, Елена Александровна брала из рук помощника кирпич, ловко и быстро шлёпала на него лопаткой размешанную в ведре глину, не глядя протягивала руку за вторым кирпичом, ставила его ребром на первый и, обмакнув руку в ведро с водой, сглаживала вырастающую стенку мокрой ладонью. При этом, морща покрытое жёлтой пылью лицо и поправляя тыльной стороной руки косынку, она изредка бросала короткое приказание:

— Воды! Приготовьте глину! Подавайте целый кирпич!.. На работу печника приходили смотреть все. Грозный, качая головой, недоверчиво заглядывал внутрь сложенной печи и подносил к дверке зажжённую бумажку. Бумажка вырывалась у него из рук и пылающим комочком улетала в дымоход Старик успокаивался.

Леонид Тимофеевич с любопытством смотрел на работу Елены Александровны и, подмигивая ребятам, шутил:

— Ну уж если зимой в школе будет холодно, мы с Елены Александровны штраф возьмём!

— А если будет жарко? — спрашивали ребята.

— Тогда тоже штраф!

— Несправедливо, несправедливо! — протестовали ребята. Леонид Тимофеевич делал удивлённые глаза:

— Как же несправедливо? Ведь Елена Александровна — печник! Должна заранее учитывать температуру.

— Боюсь, что раньше директору надо учесть, что лето кончается, а дров у него ещё нет! — лукаво говорил печник.

— Ага! Ага! — прыгали девочки. — Дров ещё нет! Дров-то ещё нет!

Леонид Тимофеевич жил наверху в маленькой комнатке, предназначенной для учительской. Грозный тоже часто ночевал в небольшой каморке около раздевалки.

— Скорей бы нам, Леонид Тимофеевич, всё своё имущество из госпиталя перевезти. Может, парты за зиму отсырели, подправить придётся, — говорил школьный сторож, — да и мою комнату под кладовую сестрица просит освободить.

— Всё сделаем, старина! Вот закончим ремонт и начнём обживаться, — весело отвечал Леонид Тимофеевич.

Он всегда казался бодрым и весёлым, хотя после дневных хлопот и беганья по разным делам, снимая ботинки и ощупывая внутри подошвы, громко удивлялся, что стелька гладкая и нигде не торчат гвозди.

— Странно, мне казалось, что я прямо на гвоздях хожу, — пожимая плечами, говорил он Грозному.

— Отдохнуть бы вам, Леонид Тимофеевич, — вздыхал старик.

— А я не устал. Мой отдых — работа, — улыбался директор.

Глава 43

МАТЬ НЮРЫ СИНИЦЫНОЙ

Елена Александровна сняла комбинезон, вымыла лицо и руки, расчесала мокрым гребнем растрепавшиеся волосы и присела отдохнуть.

Учительская казалась пустой, в пей было прохладно и чисто. Около стола стояли два кресла, и у выбеленной стены — мягкий кожаный диван. Леонид Тимофеевич ушёл по делам, попросив Елену Александровну заменить его, если будет спрашивать кто-нибудь из рабочих.

Оставшись одна, Елена Александровна придвинула ближе к столу кресло и, подперев рукой голову, задумалась. Она думала о директоре, который не побоялся взять на себя такой большой труд, как ремонт разбитого дома. Вспомнила собрание. Пушистые брови её нахмурились, синие глаза стали глубже и печальнее.

«Нет дисциплины… И этот мальчишка Тишин, выступающий против своего будущего товарища, и Кудрявцев… И странная история с Трубачёвым. Надо будет хорошенько в этом разобраться… — Елена Александровна тяжело вздохнула. — И вообще, время идёт, школа не готова… Ах, да, — вспомнила она, — надо же объявить ребятам, что послезавтра Леонид Тимофеевич поведёт их на делянку. Как раз это будет выходной день. В лесу сейчас хорошо. Пахнет смолой, ягодами. В тени свежо и прохладно… Я сама, как девчонка, радуюсь, что пойдём. А ребятам хорошо бы дать побегать, отдохнуть. Трудно им сейчас приходится…»

Внизу раздаётся громкий женский голос:

— Мне нужно видеть директора!

— Леонида Тимофеевича? — любезно переспрашивает школьный сторож. — Его нет, он отлучился по делам.

— Как — нет? По каким делам? У него, кроме школы, не может быть никаких дел. За детьми надо смотреть, а не отлучаться по делам! — резко заявляет пришедшая.

— Ему, гражданка Синицына, виднее, за чем нужно смотреть: он директор, — обиженно отвечает Грозный.

Елена Александровна медленно спускается вниз, прислушиваясь к шуму голосов. Пожилая женщина в тёмном приплюснутом берете на седеющих волосах встречает её недружелюбным взглядом зелёных глаз.

— В чём дело? — спрашивает Елена Александровна. — Может, я могу заменить директора? Пройдите, пожалуйста, в учительскую.

Женщина молчит, но Елена Александровна, не ожидая её ответа, круто поворачивается и быстрой, лёгкой походкой снова поднимается по лестнице, открывая свежевыкрашенную дверь. Незнакомая женщина нехотя следует за ней.

— А вы, собственно, кто здесь? — с раздражением спрашивает она, опускаясь в кресло.

— Сейчас я замещаю директора, — спокойно отвечает Елена Александровна и быстро оглядывает незнакомую женщину. Где-то она видела такие же зелёные глаза.

Женщина беспокойно ворочается в кресле:

— Хорошо. Я попробую поговорить с вами, хотя вы ещё очень молоды и, наверно, не были матерью. Моя фамилия — Синицына.

— Вы мать Нюры Синицыной? — живо спрашивает Елена Александровна. Ей нравится Нюра, и голос её звучит приветливо.

— Да, я мать. И именно поэтому я пришла вас спросить, что с моей дочерью… Я её не вижу. Она целые дни занята. Где — не знаю. В каком-то госпитале, вместе с какими-то ребятами… Причём я этих ребят не знаю. Часть из них, как видно, из её бывшего класса. Они были на Украине и с трудом вырвались из оккупации.