Елизавета I - Кэролли Эриксон

мой народ! — говорила Елизавета. — Иные в заботе о нашей безопасности убеждали нас воздержаться от появления перед вооруженными войсками, ибо это чревато риском стать жертвой измены. Но, заверяю вас, нам и в голову не приходит заподозрить наш любимый народ в неверности, иначе зачем жить. Пусть трепещут тираны. Ну а мы, видит Бог, черпаем нашу силу и уверенность в верных сердцах и доброй воле наших подданных; и потому в этот час мы с вами — не ради развлечения или забавы, но в стремлении жить либо умереть вместе с вами в самом пекле сражения, положить, если нужно, и честь, и самое жизнь на алтарь победы во имя Бога, королевства и нашего народа!»

К особым ораторским приемам Елизавета не прибегала, говорила просто и громко, часто прерываемая восторженными возгласами присутствующих. Только те, кто стоял неподалеку, отчетливо слышали ее слова — большинство лишь видело невысокую женщину в тускло отсвечивающей кирасе и рыжем парике, покачивающемся в такт ее словам и взрывам оваций.

«Знаю, выгляжу я слабой и хрупкой женщиной, — продолжала Елизавета, — но у меня сердце и дух короля, короля Англии, и я с презрением думаю об этом испанце Парме да и о любом европейском государе, который отважится нарушить границы моего королевства; защищая его, клянусь честью, я сама возьмусь за оружие, сама стану и вашим военачальником, и вашим судьею, и тем, кто по достоинству оценит вашу доблесть в бою».

При этих словах, произнесенных худощавой стареющей женщиной, солдаты взревели; кончила речь Елизавета обещанием (так и невыполненным) выплатить им все долги и накормить голодных.

Будь это театральное действо, а не суровая реальность, битва, наверное, тут же бы и разгорелась, либо хотя бы донеслась весть о решающем — и успешном — столкновении двух флотов. На деле все выглядело совсем не так.

Выяснилось, что на Ла-Манше в то время разворачивались сражения, иные довольно кровопролитные и продолжительные. Однако, согласно сообщениям, полученным в Тилбери, поворотного значения они не имели, а в первые дни августа ситуация вообще запуталась.

«Армада», напоминающая плавучий город в виде полукруга, величественно курсировала вдоль берега. Следуя приказу Филиппа не сходить на землю, испанцы в ожидании Пармы с его людьми бросили якорь у Кале, успешно отражая атаки английского флота, наносившего, впрочем, им существенный ущерб артиллерийским огнем. Адмирал Хауард ошибся: не английские, а как раз испанские корабли, неуклюжие и неповоротливые при всей своей мощи, скорее напоминали медведей на привязи; а меньшие размером, но куда более стремительные английские «мастиффы» наседали на них со всех сторон.

Герцог Медина слал одного за другим нарочных к Парме с просьбой ускорить отплытие, но пока что его не было и в помине; дело в том, что Парму задерживали голландцы. Ослепляемые попеременно густым дымом от английской канонады и дождем, который вместе с мощными валами заливал их суда, капитаны «Армады» кляли своего командующего, Парму и злую судьбу. Через несколько дней англичане предприняли мощный обстрел вражеских судов; испанский флот разметало в разные стороны, несколько кораблей пошло ко дну. Наутро атака повторилась. К тому же поднялся мощный, словно зимой, ураган. «Непобедимая армада» двинулась на север, преследуемая англичанами до тех нор, пока вблизи берегов Шотландии у них не кончились порох и провиант.

По воде плавали обломки мачт, клочья парусов, канаты, тела убитых, но англичане не ощущали своей победы, и теперь они с тревогой ожидали возвращения «Армады». Не может быть, чтобы испанцы вернулись домой несолоно хлебавши — наверняка повторят попытку выполнить свою задачу. Сначала, конечно, им нужно оправиться, затаиться ненадолго, скажем, в Дании, залечить раны, чтобы затем нанести новый удар. А тут и подзадержавшийся Парма при первой же возможности пересечет пролив на собственных судах, времени на это много не надо.

В это время английские моряки, сражавшиеся храбро и доблестно, несмотря на болезни, вызванные штормами и прокисшим пивом, не жаловавшиеся даже тогда, когда кончилась пресная вода и пить пришлось собственную мочу, начали сотнями умирать от тифа. На некоторых судах осталось так мало людей, что даже якорь поднять было некому. «Сегодня они заболевают и назавтра уже умирают, — писал адмирал. — Тяжелая картина».

Во всех католических городах Европы звонили церковные колокола в честь великой победы Испании. Рыболовецкий флот Ньюфаундленда на пути в Дьепп оказался якобы свидетелем крупного морского сражения, в котором англичане потеряли множество судов. Согласно другим сведениям, Дрейк попал в плен. Третьи утверждали, что Парма уже в Лондоне. Повсюду, от Парижа до Венеции и Рима, распространялись самые фантастические сведения, голоса же протеста звучали слабо, почти неразличимо. Этот год должен был стать годом катастроф, и катастрофа разразилась — над Англией! Именно в это всегда и верили добрые католики. В Эскориале безостановочно служили благодарственные мессы; в Севилье и Мадриде ликующие толпы плясали вокруг костров, празднуя победу над нечестивой еретичкой Елизаветой и пленение «огнедышащего дракона» — Франсиса Дрейка.

Но радость, как и дурные предчувствия английских флотоводцев, была преждевременной. Изрядно потрепанная «Армада» — многих кораблей она лишилась безвозвратно, иные были сильно повреждены — с трудом пробивалась назад, поближе к дому. Очередной шторм настиг ее у Оркнейских островов, и к тому времени, когда флот достиг залива Голуэй, несколько больших кораблей пошли ко дну. Ветер гнал обломки и спасательные шлюпки к берегам Ирландии, где оставшиеся в живых воины «Армады» попадали в руки англичан или ирландцев-наемников. От могучего флота, сформированного той весной в Лисабоне, осталась лишь половина.

А в Лондоне еще долго, несколько недель, не знали, что Англия одержала великую победу, заставившую испанцев на некоторое время притихнуть. Парма со своим отрядом так и не появился. Не возвратилась к берегам Англии и «Армада». Напротив, распространились слухи о дохлых лошадях и мулах, которых волнами выносит на берег (это испанцы, стремясь избавиться от лишнего груза и испытывая недостаток в воде, выбрасывали животных за борт), обломках галеонов, налетевших на острые скалы либо сметенных могучими океанскими валами. В общем, стало ясно, что, празднуя победу, континентальная Европа всего лишь выдает желаемое за действительное. «Армада» проиграла, став жертвой английской артиллерии, плохой погоды и собственной слабости.

«Пришла, увидела, бежала» — с такими плакатами шли протестанты, отмечая чудесную победу над «Непобедимой армадой». Теперь, когда англичане оглядывались назад, ее размеры казались чудовищными, силы неодолимыми. Явилась она, писал Рэли, во всем своем устрашающем великолепии, ни один флот мира не мог с нею сравниться. Суда ее были столь велики, с вергилианским пафосом пишет Кэмден, что ветру трудно было нести их, а океан стонал под их тяжестью. Несвоевременное, дурно организованное предприятие казалось карою небес, эпическим сюжетом в канонической