Философия освобождения - Филипп Майнлендер

Чтобы род человеческий мог со свободой выстраивать все свои отношения в соответствии с разумом.

Долгом философа Шопенгауэра было бы не игнорировать Канта, а взять на вооружение его трактаты по философии истории и, вдохновившись их духом, сформировать историю еще более научно, чем это сделал Кант. Но он предпочел отрицать истину, чтобы не тащиться в одной телеге с тремя «посткантианскими софистами».

Я доказал в своей «Политике», что идеальное государство Канта и Фихте не может быть конечной целью движения человечества. Это лишь последняя точка прохождения движения. Более того, объяснения Канта и Фихте страдают от того, что слишком много говорится о конечной причине и мировом плане и слишком мало о действующих причинах. Не может быть и речи о мировом плане, который предполагает божественный разум, и о конечной причине только в той мере, в какой можно сделать вывод о направлении ряда событий, начиная с того момента, когда они четко вырисовываются из тумана древнейшей истории до нашего времени, об идеальной точке, в которой они все встретятся. Наконец, недостатком является то, что, хотя движение было зафиксировано, факторы, из которых оно возникает каждую минуту, не были доведены до высшего выражения.

Я убежден, что придал истории, как эстетике и этике, характер подлинной науки, и отсылаю вас за подробностями к моей работе.

Какую бы форму ни принимала жизнь человечества, одно несомненно, а именно то, что последние поколения будут жить в одной и той же форме государства: в идеальном государстве: сонме всех добрых и злых.

Государство: мечта всех добрых и справедливых. Но это будет лишь предварительный этап «финальной эмансипации».

Хотя выше Шопенгауэр уверял нас, что всякое развитие в сущности есть лишь видимость и забава, он не колеблясь говорит о естественном состоянии человечества и о состоянии, которое следует за ним, а также бросает взгляд на возможную цель человечества. Давайте теперь последуем за реалистом.

Невозможно построить природное государство иначе, чем отказавшись от всех институтов государства и представляя себе человека просто как животное. Нужно обойти самое беспристрастное общество и придерживаться только анимизма. В этом, однако, нет ни добра, ни зла, а только сила. Нельзя даже говорить о праве более сильного. В естественном состоянии каждый человек действует в соответствии со своей природой, и все средства действуют.

Человек может иметь собственность только так, как животное имеет свое гнездо, провизию и т.д.: это неопределенная, плавающая, не законная собственность, и более сильный может взять ее в любой момент, не совершая правонарушения. Я стою здесь на позиции Гоббса, человека «совершенного эмпирического способа мышления», который объявил добро и зло лишь условными, произвольно принятыми и потому несуществующими детерминациями в отрыве от позитивного закона.

Шопенгауэр теперь отрицает это и говорит:

Понятия добра и зла, как синонимы (!!) нарушения и ненарушения, к которым относится и предотвращение нарушения, очевидно, независимы от позитивного законодательства и предшествуют ему, поэтому существует чисто этическое право, или естественное право, и чисто юридическая доктрина, т.е. независимая от всех позитивных законов.

(Этика 218.)

Он так упорно придерживался своих ошибочных взглядов, что вынес Спинозе самый несправедливый приговор, который только можно себе представить. Он говорит:

Обязательный оптимизм вынуждает Спинозу ко многим другим ложным следствиям, среди которых выделяются абсурдные и зачастую возмутительные предложения его моральной философии.

часто возмутительные предложения его моральной философии, которые в 16-й главе его трактата «Богословско-политический трактат» доходят до настоящей пошлости.

И какие предложения он имел в виду? Приговоры, подобные следующим:

(Parerga. I. 79.)

Ибо несомненно, что природа, рассматриваемая в абсолютном смысле, имеет высшее право на все, что она может, то есть право природы распространяться настолько, насколько простирается ее сила.

Но так как всеобщая сила всей природы есть не что иное, как сила всех индивидуумов в одно и то же время, то отсюда следует, что каждый индивидуум имеет высшее право на все, что он может, или что право каждого простирается настолько, насколько его решительная власть расширяется.

Следовательно, естественное право каждого человека определяется не здравым разумом, а желанием и силой.

Т.е. предложения, которые (если правильно понимать слово «правильно»), как и вся 16-я глава, принадлежат к лучшему, что когда-либо было написано. Они выражают высокие истины, с которыми можно бороться, но не победить, и которые пессимизм, как и оптимизм, должен признать.

Шопенгауэр относит эмпирика, отстаивающего эти истины, к дикарям (Этика 218), чему, однако, у него, очевидно, нет никакого оправдания; ведь дикари, хотя и живут в самом жалком обществе, уже не находятся в состоянии природы и обладают неписаным обычным правом, которое, поскольку человеческий разум только один, разделяет мое и твое не хуже, чем лучший кодекс цивилизованных государств.

Что касается происхождения государства, то одни, как известно, придерживаются мнения, что оно обусловлено инстинктом, другие – что оно появилось в результате договора. Наш Шиллер также придерживается первого мнения:

Природа начинает с человека не лучше, чем с остальных своих творений. Она действует за него там, где он, как свободный разум, еще не может действовать сам. Он приходит в себя от чувственной дремоты, осознает себя человеком, оглядывается вокруг и находит себя – в государстве. Принуждение нужды ввергло его в него прежде, чем он мог выбрать это состояние в своей свободе; необходимость устроила его по простым законам природы прежде, чем он мог сделать это по законам разума.

(Об эстетическом воспитании человека).

Шопенгауэр, с другой стороны, принимает теорию договора.

Как бы ни был приятен для эгоизма отдельного человека поступок, он, однако, имеет необходимый коррелят в страдании от несправедливости другого человека, для которого это большая боль. И вот, выйдя из односторонней позиции индивида, которому он принадлежит, и отстранившись на время от привязанности к последнему, разум, размышляя в целом, увидел, что удовольствие от неправильного поступка одного индивида каждый раз перевешивается пропорционально большей болью от неправильного страдания другого, и, кроме того, установил, что, поскольку здесь все оставлено на волю случая, каждый должен опасаться, что удовольствие от случайных проступков будет даровано ему гораздо реже, чем боль от страданий от проступков. Разум понял из этого, что для того, чтобы уменьшить страдания, распространяющиеся на всех, и распределить их как можно более равномерно, лучшим и единственным средством является избавление всех от боли несправедливости путем отказа от удовольствия, получаемого от несправедливости. Таким средством, легко придуманным эгоизмом и постепенно совершенствуемым, является государственный договор или закон.

Я тоже заявил о своей поддержке теории договора.

(Мир как воля и представление. I. 405.)

О самом государстве Шопенгауэр говорит только с презрением. Для него это не более чем институт принуждения.

Поскольку требование справедливости носит лишь негативный характер, оно может быть исполнено: ведь neminem laede может осуществляться всеми одновременно. Принудительным институтом для этого является государство, единственной целью которого является защита индивидов друг от друга и целого от внешних врагов. Некоторые немецкие философы этого прекрасного века хотели бы превратить его в учреждение для нравственного воспитания и назидания: при этом на заднем плане таится иезуитская цель упразднения личной свободы и индивидуального развития личности.

Как могло случиться, невольно возникает вопрос, что у такого выдающегося государственного мыслителя могла возникнуть такая идея ночного сторожа (как непревзойденно сказал Лассаль)? Кто научил его читать и писать, кто дал ему древнее образование, кто обеспечил библиотеки для его пытливого ума, кто сделал все это и, кстати, защитил его от воров и убийц и, как часть целого, от иностранного высокомерия – кто, как не государство? Смог бы он написать хотя бы одну страницу своих бессмертных произведений без государства? Каким маленьким кажется здесь великий человек!

(Этика 217.)

Государство – это историческая форма, в которой только и может быть искуплен человеческий род, и оно разрушится только в момент смерти человечества.