Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев

— Да, с Францией надо заключить мир, — согласился дуче. — Это исключит нового де Голля… С Испанией же лучше выждать…

Гитлер, думая о своем, прибавил:

— Нидерланды должны остаться самостоятельными, как и Бельгия. Однако последней надо решительно стать на сторону Германии…

— А Россия? Думаю, с ее стороны опасности нет, — вновь задел больную тему дуче.

— Мы направляем Сталину письмо Риббентропа… Успокоим насчет Румынии и Финляндии, предложим пакт с Японией, пригласим Молотова в Берлин..

— А Сталина?

— Сталина? — фюрер глубоко задумался и потом сказал: — Хотел бы я знать — могу ли я пригласить Сталина…

ИДЕИ «Новой Европы», о которой говорили Гитлер и Муссолини, постепенно становились системой хозяйства. Время было военное, и эта система была ориентирована пока на войну, то есть на военные нужды Германии по преимуществу. Но в Берлине уже думали о предварительных политических и экономических контурах такой объединенной Европы, где ведущую роль играли бы Германия и Италия…

Если посмотреть на общие показатели экономического и промышленного развития европейских стран, то блок Германии и Италии оказывался действительно ведущей силой в Европе — чисто экономически, не беря в расчет военную мощь. При этом такие развитые страны, как Голландия, Швеция, Норвегия, Швейцария, были к Германии достаточно лояльны, если иметь в виду настроения народной массы…

Вполне могли войти в «Новую Европу» и все остальные европейские страны — если бы в Европе восстановился мир.

В экспорте-импорте Венгрии Германия занимала половину всего их объема, а в болгарском — еще больше.

Для Греции эти цифры экспорта и импорта составляли 28 и 30 процентов, для Румынии — 32 и 39…

Датчане льнули более к Англии — туда шла половина их экспорта, а оттуда —треть импорта. Но и тут Германия была на втором месте, имея в датском экспорте-импорте четверть объема.

Главным препятствием к миру была позиция «Англии» — Черчилля, которой в алгоритме «ночных братьев» посла Буллита отводилось теперь ведущее место…

В Европе после Первой мировой войны были сильны позиции США, а значит, и Золотого Интернационала. В мире было две крупнейшие колониальные империи — Британская и Французская, хотя Англия и Франция вместе производили столько промышленных товаров, сколько их производила одна Германия. Но Германия своих колониальных источников сырья и экспортных колониальных рынков после войны лишилась, и это — при тех реальностях мировой политической жизни — было, конечно, неестественным.

Теперь в Германии готовили новые кадры колониальных работников. В 1940 году были созданы новые и расширены старые колониальные факультеты ведущих университетов…

Начинал вырисовываться облик «Срединной Европы» с новым единством народов Европы… Амбиции дуче были тут, правда, фактором отрицательным, но Италия не имела сил, способных в полной мере обеспечить эти амбиции… Неясными были позиции Франции и Испании…

Фюреру приходилось думать и думать…

21 октября он выехал из Оберзальцберга на встречу с Франко, Петэном и Лавалем.

Вначале, 22 октября, на небольшой станции Монтуар близ Тура — это километров двести юго-западнее Парижа — Гитлер во второй половине дня принял Лаваля в присутствии Риббентропа. Монтуар был на территории Виши, и было решено, что встретиться здесь уместнее. Риббентроп прибыл туда собственным поездом.

Беседа была короткой — Гитлер спешил на франко-испанскую границу для встречи с Франко, а затем должен был вернуться в Монтуар…

23 октября поезд подошел к пограничной станции Хендайе. С одной стороны платформы была французская колея, с другой — испанская, более широкая. Поезд Франко опаздывал на целый час, но погода была прекрасной, и Гитлер с Риббентропом с удовольствием прогуливались по платформе, беседуя…

В три пополудни показался поезд каудильо… Коренастый, смуглый, с живыми черными глазами, Франко был похож на араба, и его манера переговоров тоже напоминала восточную — прижать его к стене было трудно, да и вообще — возможно ли?

Фюреру же крайне было необходимо прижать каудильо даже не к стене, а к Гибралтарской скале… Однако Франко раз за разом отвечал уклончиво…

— Я просил бы вас, каудильо, вступить в войну в январе 41-го года, — говорил Гитлер.

— У нас сложности, — отвечал Франко. — Испания нуждается в пшенице — несколько сотен тысяч тонн немедленно.

Он хитро посмотрел на Гитлера, спросил:

— Может ли Германия поставить их? Кроме того, — добавил он, — если брать Гибралтар, нам нужно много тяжелых орудий, которые мы можем получить только от вас… Кроме того, нам надо будет защищать тогда протяженную береговую линию от британского флота… И как мы оградим себя от потери Канарских островов?

Франко излагал все это мягким монотонным голосом, похожим на напев муэдзина, а Гитлер все более нервничал…

Сделали перерыв для ужина в банкетном вагоне поезда фюрера, эффектно освещенном скрытыми светильниками… Собственно, после ужина дискуссий не предполагалось, но кончилось тем, что Гитлер и Франко проговорили еще два часа — без особого успеха. Гитлер предлагал союз, Франко обещал подумать…

И испанского каудильо можно было понять— ввязываясь в войну до успешного вторжения немцев на Остров, Франко мог потерять намного больше, чем оставаясь в стороне… Он даже сказал фюреру, что и разгром на Острове — это не конец, что англичане будут вести войну из Канады и колоний и им поможет Америка…

Лишь решительный успех Германии и нечто совсем новое в ситуации могло склонить Франко на сторону держав «оси».

Вскоре поезд Гитлера отошел, чтобы успеть за ночь добраться до надежного туннеля в Монтуаре, где на 24-е было назначено рандеву с Петэном.

Маршала, одетого в военную форму, встретил Кейтель. Под хмурые взгляды Петэна они обошли строй почетного караула и через вокзал молча направились к салон-вагону фюрера. Гитлер, увидев их, вышел на перрон, протянул руку для рукопожатия и пригласил Петэна в вагон.

В щегольской униформе, престарелый маршал сидел перед фюрером очень прямо, был сдержан и на слова скуп, перевод личного переводчика фюрера, Пауля Шмидта, слушал с некоторой даже ленцой…

Рядом с маршалом сидел маленький смуглый Лаваль в своем неизменном белом галстуке, искательно поглядывая во время перевода то на фюрера, то на Риббентропа…

Тем было три: военные долги, военные издержки и колониальная проблема…

— Англия рано или поздно признает свое поражение, — предупредил фюрер, — и тогда надо будет расплачиваться за войну. Платить будет или она, или Франция… Я хотел бы, чтобы Франция занимала подобающее ей место в Европе и сохранила себя, как колониальная держава…

Петэн спокойно слушал, не реагируя, и Гитлер невольно форсировал голос — маршал был глуховат, и Шмидту приходилось переводить очень громко, что «завело» и Гитлера…

— Но для этого, — почти кричали и фюрер, и Шмидт, — необходимо, чтобы Франция защищала свои колонии от Англии, а еще лучше — объявила Англии войну…

— Франция к ней не готова, — встрепенулся Лаваль.

— Можно подумать о сотрудничестве, — неохотно отозвался Петэн, — но его формы надо искать… Объявление войны возможно лишь в случае прямых враждебных акций Англии против наших колоний или нашей военной промышленности…

— Однако французы — миролюбивый народ, — вставил Лаваль, — они неохотно сражались, зато охотно сдавались в плен…

Петзн взглянул на фюрера, сказал:

— Мы хотели бы узнать условия мирного договора, чтобы Франция могла судить о своей судьбе, а два миллиона французских военнопленных могли как можно быстрее вернуться домой…

Но тут уже отмолчался фюрер…

ВОЗВРАЩАЯСЬ из Монтуара в Берлин, Гитлер был мрачен и задумчив…

— Франко откажет, — зло говорил он за столом в салон-вагоне. — И французы — тоже… Они оглядываются на англосаксов… А те — на русских…

Фюрер посмотрел на Кейтеля и Йодля и процедил:

— Нет!.. В следующем году я начну все же борьбу против России… Еще через год она будет готова выступить сама, значит, надо «сделать» ее с мая по сентябрь… К 42-му году я должен быть опять готов к борьбе с Англией…

Генералы молчали, не смотря друг на друга, а адъютант Николаус фон Белов грустно думал: «Похоже, он действительно начнет… В последнее время у него это становится иде-фикс»…

В поезде фюрер получил письмо от дуче, извещавшего о вторжении в Грецию. Час от часу было не легче, и пришлось повернуть из Аахена на Мюнхен и дальше — на Флоренцию…

— Это сущее безумие, — повторял он разозленно, — может быть, еще не поздно его остановить!

Но было уже поздно. В 11 утра 28 октября на перроне празднично украшенного вокзала во Флоренции дуче встретил его радостным возгласом:

— Фюрер, мы выступаем! Победоносные итальянские войска сегодня на рассвете пересекли албано-греческую границу…