Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

что в конечном счете именно “большие банки” были кукловодами национал-социализма, на самом деле трудно назвать другой период в современной истории Германии, когда эти учреждения имели бы меньше влияния, чем в 1933–1945 гг.» [369, с. 159–161].

Таким образом, из «Цены разрушения» мы получаем подтверждение очень важной детали: нацистский режим не был подвластен ни банкам, ни промышленникам, и все было с точностью до наоборот. Крупный бизнес не оказывал влияние на политику нацистов. Напротив, это нацисты использовали всю имевшуюся промышленность для своих целей, а если бы промышленность отказалась содействовать планам партии, то с ней легко бы расправились. Об этом совершенно откровенно говорили и Гитлер, и Геринг во время принятия Четырехлетнего плана в 1936 г. – т. е. в момент, когда власть Гитлера была абсолютна, ей ничего не угрожало и ему не было надобности торговаться с промышленниками. Вот что говорил лидер Третьего рейха:

«Нет смысла дискутировать о том, не стоит ли нам подождать еще… в задачу правительства не входит ломать голову над методами производства… Либо сегодня у нас есть частная промышленность, и в таком случае именно она должна размышлять о методах производства, либо мы считаем, что определять средства производства – задача правительства, и в таком случае у нас отпадает нужда в частной собственности. Задача министерства экономики заключается всего лишь в том, чтобы устанавливать цели для национальной экономики, а частная промышленность должна осуществлять их. Германская промышленность либо осознает новые экономические цели, либо выявит свою неспособность выжить в современную эпоху, когда советское государство принимает гигантские планы. Но в таком случае на дно пойдет не Германия, а в крайнем случае несколько промышленников» [369, с. 296].

Фюреру вторил Геринг: «Однако рада достижения цели мы должны пойти на риск. Мы должны поставить на карту все лучшее… никто из нас не существует сам по себе… судьба всех нас связана с судьбой Германии. Не важно, если кто-то говорит: “Я отвергаю национал-социалистическую систему”. Мне все равно. Пусть себе отвергает, все равно это та система, которая в данный момент решает судьбу Германии. Именно поэтому он волей-неволей будет с нами сотрудничать. Господа! Я вмешаюсь, не колеблясь ни секунды – да-да, ни секунды, как я уже доказал в связи с другим вопросом. – и разом конфискую весь бизнес, если приду к выводу, что его непонятливый владелец смотрит на мир с перспективы стульчака своего предприятия и не в состоянии проявить чуть больше дальновидности… и он должен будет уйти. Один росчерк моего пера – и он останется без своего бизнеса и без своей собственности» [369, с. 338].

Две эти цитаты замечательно демонстрируют отношение нацистского государства к собственности. Никаких гарантий у собственников не было. Их просто обязали выполнять «великую задачу», пусть и обеспечив им прибыль. Прибыль сама по себе не являлась главным мотиватором для промышленников – у них вообще не было выбора, они не могли отказаться от сотрудничества. В то же время Гитлер не был рьяным сторонником национализации, он смотрел на ситуацию прагматически и в условиях не только ограниченных ресурсов, но и времени. Кстати, то, что промышленники никак не влияли на политику, подтверждает российский историк Олег Пленков, чью позицию мы также рассмотрим далее. Он писал, что «от политики капитаны индустрии были оттеснены. В1936 г. была создана “Имперская палата промышленности” (Reichswirtschaftskammer); в сферу ее компетенций входили исключительно административные и технические вопросы, и она не имела никакого влияния на принятие значимых политических решений» [261].

Какое место в идеологии национал-социализма занимал капитализм, можно увидеть и на примере идей статс-министра Герберта Бакке и Вальтера Дарре, одного из ключевых идеологов нацистского государства, а также министра продовольствия и сельского хозяйства с 1933 по 1942 г., члена СС, седьмого по значимости командира в этой преступной организации. Адам Туз писал: «…в рамках теории Бакке расовый аграризм Дарре сочетался с более традиционной критикой капитализма как преобразующей исторической силы. Опираясь на популистский антикапиталистический канон, востребованный и правыми, и левыми, нацистские идеологи ставили себе на службу образы сжигаемого и выбрасываемого в море зерна и тысяч гектаров земель, остающихся невозделанными, – в то время как армии безработных европейцев и американцев страдают от голода. Подобно Гитлеру, Бакке видел миссию национал-социализма в том, чтобы ликвидировать прогнившую власть буржуазии. Идеология Бакке, отнюдь не будучи непрактичной, служила великолепным историческим оправданием крайнего протекционизма, уже осуществлявшегося аграриями-националистами. Согласно отнюдь не ретроградным взглядам Бакке, миссия национал-социализма заключалась в том, чтобы примирить друг с другом конфликтующие процессы, свойственные либерализму XIX в. Замшелым реликтом ушедшей эпохи был вовсе не национал-социализм, а викторианская идеология свободного рынка» [369, с. 240–241]. Таким образом, национал-социалистическая доктрина понималась как прогрессивная в сравнении с предшествующей ей либеральной эпохой. Это не что иное, как психология старой доброй формационной теории.

Уже в годы войны Гитлер «непосредственно увязывал битву за Москву с борьбой рас. Германия одновременно воевала и с капиталистической Великобританией, и с большевистской Россией. Две эти экономические системы, на первый взгляд разные, в реальности имели принципиальное сходство. Большевизм представлял собой не более чем наихудшую разновидность капитализма. Он порождал нищету и лишения, а “опора этой системы” “в обоих случаях” была “одна и та же: евреи и только евреи!”. Наступление на Москву должно было стать “смертельным ударом” по этому архиврагу немецкого народа» [369, с. 626].

Олег Пленков, доктор исторических наук, один из крупнейших специалистов по Третьему рейху в современной России, приводит следующую характеристику гитлеровского режима: «…то, что <у Гитлера> получилось в итоге, стало синтезом национализма и социализма. В военное время плановые начала настолько усилились, что министр вооружений Шпеер, дабы не отпугнуть крупных предпринимателей, подчеркивал, что после окончания войны рыночная экономика должна быть восстановлена в прежнем объеме. Гитлер же в это время все чаще хвалил Сталина за то, что тот разрушил старые элиты и создал плановую экономику, которая лучше справлялась со своими задачами во время войны. Встает вопрос: если Гитлер склонялся-таки к плановой экономике, то как он относился к частной собственности, практически не соединимой с плановыми началами? Ненависть к капитализму и либерализму, безусловно, не позволяла декларировать необходимость защиты частной собственности на средства производства, поэтому высказывания Гитлера на этот счет неопределенны и намеренно многозначны. Представляется, однако, что отношение фюрера к экономике и ее специфическим проблемам наиболее полно и универсально характеризуют строки в “Майн кампф”, в которых он распространяется о том, что внутренняя сила и мощь государства очень редко совпадают с периодами его экономического процветания: “пример аскетической и бедной Пруссии как раз с удивительной точностью доказывает, что не материальное благосостояние, а идеальные добродетели, связанные с