Возвышение Бонапарта - Альберт Вандаль

Из представителей прежнего общества иные уже пытаются пробить себе дорогу в этом новом свете; другие держатся поодаль, довольные тем, что их не трогают. На улице Онорэ, в домике скромной наружности доживает жизнь нераскаянная вольтерьянка, принцесса де Бово. Она ни на один день не прекращала своих приемов. Живет она в небольшой квартирке, “меблированной остатками прежнего изящества”. “Покинув грязную лестницу, общую для всех жильцов, вы сразу чувствовали себя перенесенным в особый мир: все в этих маленьких комнатках носило отпечаток изысканности и благородства. Немногие слуги, которых вы видели там, были уже стары и немощны; но вы все время чувствовали, что и их мнение чего-нибудь да стоит: очень уж хорошее общество они видели на своем веку”.[754] В этот укромный уголок заглядывали и политики, и философы, мнившие, что, бывая здесь, они “становятся похожими на людей старого режима”.[755]

В пять часов открываются театры. Полиция не может добиться, чтоб они закрывались в установленный час – бульварные в девять, городские в половине десятого. Театр для всех сборный пункт, место встреч, манифестаций и беспутных наслаждений. В самый, разгар революции в prospectus'e одного театра было объявлено, ради привлечения публики, что все ложи будут снабжены кроватями. Актеры разыгрывают из себя важных особ, занимают весь Париж своими претензиями и ссорами, приняты во всех кругах общества. После 18-го брюмера артисты комической оперы сочли долгом послать Бонапарту поздравительный адрес. В больших театрах сценическая постановка очень тщательная, балеты и декорации великолепны, артисты выше тех произведений, которые им приходится воплощать на сцене. В области драматической литературы производство обильное, но весьма посредственного достоинства: холодные трагедии, плоские водевили или мрачные драмы. Публика продолжает держаться реакционных тенденций. Великие слова, которыми некогда упивалась Франция и которые в устах революционеров производили главным образом ораторский эффект – свобода, отечество, добродетель – теперь не трогают сердец.

В некоторых театрах ложи являются выставками ослепительных туалетов не столько женских нарядов, сколько костюмов – Геб, Флор, гречанок, одалисок; однажды вечером г-жа Талльен явилась в оперу в костюме Дианы-охотницы с колчаном за спиной, с тигровой шкурой через плечо, с бриллиантовым полумесяцем в волосах, одетая, главным образом, в драгоценности, блеснуть в последний раз своей торжествующей наготой.[756] Жозефина тоже не прочь блеснуть, но роскошью лучшего тона: “19-го фримера: вчера Бонапарт был в опере вместе с супругой, последняя была в белом атласном платье, а не в батистовом, без бриллиантов, но с большим количеством античных камней в кольцах и браслетах. Их ложа была полна очаровательных и нарядных женщин”.[757] В других театрах публика в общем очень мало заботится о костюме. Лишь по прошествии двух месяцев полицейский надзор отмечает улучшение в этом смысле; в нивозе читаем полицейскую заметку в обычном претенциозном стиле: “замечено, что с некоторого времени наряды стали среди зрителей более обычным явлением. Масса, видимо, возвращается к навыкам и формам, составившим французам в Европе репутацию самого учтивого и любезнейшего из народов”.[758]

После восьми часов вечера ходить пешком рискованно. Зажженных фонарей тысячи, но очень многие скоро начинают мигать и гаснут; какие-то подозрительные фигуры крадутся во мраке, собираются на подозрительные сходки. Несчетное количество воров оперируют в одиночку или шайками, нападают на прохожих, проникают в дома, которые имели неосторожность оставить открытыми.

Теперь зима, и мы уже не увидим ночных сборищ в увеселительных местах под открытым небом; сады, приюты танцев и любви, погасили свои огни. Наслаждение запирается в теплой комнате, тщательно законопачивая все щели, но зато напоминает о себе огненными сигналами. Наружный фасад оперы освещен “столь же новым, как и блестящим способом”.[759] Из театров идут к Гарши, в улицу Ришелье, где и светло, и шумно; нарядные дамы заходят туда есть мороженое. В шесть часов начинает играть музыка на платных балах. Никто теперь не устраивает танцевальных вечеров у себя; предпочитают чаи, сборища не столь парадные, хотя всякой еды потребляется на них в изрядном количестве, зато целыми кружками ходят танцевать на “абонементные балы”. Лучшие из них даются антрепризой, снявшей бывший отель Юзес, на улице Монмартр, и в салонах Аполлона близ обители капуцинов; танцуют в двухстах, трехстах местах, кружась в томной или бешеной пляске. Но и помимо того, на многих улицах, глухих переулках и тупиках сон мирных граждан тревожат сиплые голоса, циничные призывы; обыватели жалуются, что уличные девки все скандалят и своими драками не дают покоя по ночам.

Проституция – одна из зияющих язв столицы. Она наводнила весь город, бьет через край. В Пале-Рояле целая армия “девок”, проституция в белокуром парике и фалбалах торгует собой в фойе театра Монтансье, которого Бонапарт не смеет закрыть из страха восстановить против себя “всех старых холостяков в Париже”; галереи даже днем недоступны для честных женщин, так как “девки”, проживающие на антресолях дворца, высовываются в окна и “зазывают прохожих”. На Итальянском бульваре опять “девки”; под сводами Комической оперы бродячие нимфы в невозможном декольте, несмотря на холод; на бульваре Темпля девочки от восьми до шестнадцати лет, предлагающие себя любителям; на площади Карусели, в скученных, подслеповатых домах, лезущих на середину площади, почти все квартиры заняты продажными женщинами; в Тюльери, в Люксембурге, на всяких зрелищах в первых рядах – девки. По вечерам на Большом Августинcком рынке и на соседней набережной женщины завлекают прохожих и удовлетворяют их “тут же, на чистом воздухе, между лавок торговцев живностью”. Есть и такие, что торгуют собой в монастырях старинного Аббатства.[760]

И сколько еще других, нечистых, темных и опасных элементов кишмя кишат в Париже: итальянские беглецы, революционеры из-за гор, выгнанные из дому победами Суворова и падением цизальпинских республик, ищущие в Париже убежища и хлеба, всегда готовые пустить в ход ножи и оказать помощь смутьянам; колония опасных иностранцев, один из элементов беспорядка, наиболее тревожащих консулов – выходцы из Ирландии, вандейцы, покинувшие свою опустошенную родину; разбойники с большой дороги, южные поджариватели (chauffeurs), оставившие свое ремесло ради огромного города, где все теряется и тонет в общей массе: целое войско ослушников, дезертиров, порой, где-нибудь под лестницей поднимается люк и показывается суровая фигура шуана, который выходит из своего тайника, словно в родной Бретани, чтобы выслушать лозунг или отыскать себе другое убежище. На окраинах бульваров, в предместьях, шатаются толпами рабочие без работы. Промышленность в таком застое, что в нивозе полиция отмечает как утешительный факт возвращение рабочих на одну из мануфактур.