Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Укладывая в дорожный мешок скромные дочерние пожитки — пальтишко, два поношенных уже платья, две смены белья, полотенца, Федосья Филипповна пообещала:

— Ладно, доченька, не растравляй себя, не мучайся… Как-нибудь уговорю я других старух, приглядим мы за твоим садом все вместе, побережем его. Абы ты сбереглась и вернулась живая. Слухайся там старших. Кушай побольше, молоко пей — у вас же в стаде много дойных коров, на всех молока хватит… И письма мне пиши. Я ж тут одна от тоски помереть могу.

Наташа не решилась сказать матери, что, если немцы возьмут Дятловскую, ни одно письмо не дойдет сюда. Пообещала:

— Хорошо, мама, буду писать.

Перед вечером, когда все сборы закончились и дорожный Наташин мешок уже стоял у порога, она пошла проститься с садом. За станицей, на изрезанном ериками займище, как всегда, в эту пору, высились копны сена. Длинные их тени темнели рядами на нежной зеленой отаве. Наташа шла босиком, ощущая ступнями ласковую теплоту земли. В этот печальный час прощания все, что окружало ее, умиляло и трогало — и тихое займище, и розовое предвечернее небо, и бесшумные стаи грачей, летевших к лесу на ночевку. Но самым прекрасным, самым родным, неотделимым от ее молодой жизни представлялся Наташе сад.

Она остановилась у первой же яблони, обняла теплый ствол и замерла в изнеможении, закрыв глаза. В памяти воскресло все, что было совсем недавно на этом трудном куске земли: покинутый людьми погибший лес, непроходимый бурелом с волчьими логовами и лисьими норами; корчевание мертвого сухостоя и веселые костры у реки; подъем плантажа, посадка беззащитных саженцев; опасность затопления неокрепшего сада буйным весенним паводком, тяжелая работа по возведению земляного вала. Потом началась упорная борьба с прожорливыми оравами тли, щитовки, клещей, долгоносиков, цветоедов, слизистых пильщиков, шелкопрядов, моли, древесницы — опрыскивание молодых деревьев отваром табачной пыли, горького перца, полыни, настоем ромашки и тысячелистника, обвязка каждого стволика липкими ловчими поясами. Не окажись здесь заботливого, жалостливого человека, вся неисчислимая армия вредителей сожрала бы на деревцах листву и цветы, высосала соки, изгрызла плоды и ветви, умертвила бы корни.

Таким человеком, самым добрым, самым заботливым, Наташа считала Андрея Ставрова. С поразительной ясностью она представила его за обычной работой в саду. Вот он осторожно поворачивает листок сливы или яблони исподом наверх, смотрит — не появилась ли тля? Вот, став на колени, оправляет ловчий пояс на груше или абрикосовом дереве, потом поднимается и не спеша идет к следующему дереву, не обращая внимания на измятые, измазанные влажной землей штаны. Вот, щелкая острым карманным секатором с костяными ручками, обрезает сломанную ветром или засохшую веточку…

И вдруг возникла еще одна незабываемая картина: умаявшийся агроном спит на траве, возле садовой сторожки, с погасшей папиросой в зубах, весенний ветер шевелит его золотистые волосы, вокруг нет никого. И она, этакая глупая, смешная девчонка, пугливо озираясь, робко целует откинутую горячую руку обожаемого ею человека. Как недавно это было и как повзрослела с тех пор Наташа!.. И сад повзрослел заметно: вон уж алеют сочные ягоды вишен и черешен, отягощают ветки недозрелые еще плоды яблонь и груш. Первый урожай! Жалко, что им не может полюбоваться тот, кто отдал этому саду столько трудов, столько хлопотных дней и бессонных ночей…

Долго простояла Наташа, обнимая яблоню, прощаясь с садом. С трудом оторвалась она от теплого дерева и, не оглядываясь, побрела домой.

А утром вся станица собралась на берег Дона. Пастухи пригнали сюда стадо коров и телят. Правее, на излучине, гоношились чабаны с большой овечьей отарой. Тут же у воды тесно сбились оседланные верховые лошади. Два десятка лошадей были запряжены в телеги, до отказа нагруженные разным дорожным скарбом и продовольствием.

Будто по покойнику, голосили старухи. Глядя на своих хозяек, стали подвывать им на разные голоса собаки.

У Федосьи Филипповны чуть отлегло от сердца, когда уже здесь, на берегу, она узнала, что старшим гуртоправом назначен Егор Иванович Ежевикин. Он хоть и не очень близкий, а все же родственник. Подошла к нему, поклонилась, попросила, всхлипывая:

— Ты ж, Егор, присматривай, ради Христа, за Наташкой. Гляди, чтобы голодной не была, чтобы не обидел кто девчонку. Племянница ж она тебе.

— Не боись, Филипповна, не боись! — рассеянно отозвался занятый своими делами молодцеватый Ежевикин. — Дочка твоя завсегда при мне будет. Вроде моей помощницы.

Невысокий, верткий Егор Иванович бегал по берегу в сбитой на затылок каракулевой шапке, помахивал казачьей плетью с махрами, зычно покрикивал:

— Телят и овец грузить на баркасы! Коров будем переправлять вплавь, следом за ними!

Началась суматоха. К тяжелым рыбацким баркасам прислонили сходни. Понесли на руках телят со связанными ногами, стали укладывать их вдоль бортов. Хлопали пастушьи кнуты. Тревожно взмыкивали коровы.

— Сюды бы паром! — высказался кто-то.

— Где ты его возьмешь? — огрызнулся Ежевикин. — Не вякай по-пустому про паром, а занимайся делом…

Когда первые баркасы были загружены, к корме каждого из них короткими налыгачами подвязали по две коровы.

— Рушай! — скомандовал Ежевикин.

Заскрипели весла. Баркасы отошли от берега. На фарватере течение стало сносить их вниз.

— Табань правым, загребай левым! — размахивая плетью, орал с берега Егор Иванович.

Коровы плыли за баркасами, захлебываясь, натужно храпя. С кормы баркасов люди все выше и выше подтягивали налыгачами их рогатые головы с выпученными, безумными глазами.

Щелкая кнутами, пастухи загнали в реку всех остальных коров, криками стали отпугивать их от берега.

— Пропадет стадо! — невольно вырвалось у побледневшего Ермолаева.

— Не пропадет! — уверенно рявкнул Ежевикин. — Выплывет на лучке, там мелко…

Все дятловцы затаив дыхание следили за густым частоколом коровьих рогов, еле различимых на речной ряби. Обняв мать и подругу, глаз не сводила с реки Наташа. Лишь один человек казался безразличным к происходящему — главный агроном Младенов. Отчужденный и замкнутый, стоял он в стороне, целиком погрузившись в свои думы.

Шел седьмой час утра. Солнце поднялось уже довольно высоко. Баркасы и следовавшие за ними коровы достигли середины реки, когда послышался вначале невнятный, потом все более отчетливый гул самолетов. Из-за одинокого розового облака вынырнули два немецких бомбардировщика в сопровождении юркого, похожего на стрекозу, истребителя. Здесь им не угрожал зенитный огонь, и они снизились над рекой до бреющего полета, сбросили две бомбы, обстреляли захлебывающихся на глубине коров длинными пулеметными очередями. Люди, толпившиеся на берегу, спотыкаясь и падая, кинулись к лесу.

Трудно сказать, чем бы все кончилось, не появись в эти критические секунды советский истребитель. Он кинулся наперерез бомбардировщикам, заходившим на второй круг. Вновь протрещало несколько пулеметных очередей. Один бомбардировщик неуклюже накренился, стал терять высоту и взорвался в левобережном лесу. Другие самолеты — и немецкие и наш — скрылись за горизонтом.

Дятловцы опять сошлись на берегу. Потерь среди них не было. Коров погибло около десятка.

Ермолаев заторопил отбывающих со стадом:

— Прощайтесь. И в добрый путь. Завтра я догоню вас на машине.

Со всех сторон послышались женские голоса:

— Куды ж вы их отправляете?

— В каких краях они будут находиться?

— Маршрут нам дан на Кубань, — объяснял Ермолаев. — Пока на Кубань, а там видно будет…

Еле оторвавшись от плачущей Федосьи Филипповны, Наташа вскочила в лодку. Попрыгали за ней и другие. Младенов тоскливо помахал им вслед рукой.

Началось долгое и трудное кочевье. Вся задонская степь была забита другими такими же стадами и тысячами беженцев. Беженцы тащились на выбившихся из сил лошадях, на отощавших волах, ехали на велосипедах, шли пеньком, толкая перед собой нагруженные всякой всячиной тачки и детские коляски. Их обгоняли в своих изодранных кибитках, сопровождаемых худыми, голодными собаками, цыгане, — по приказу Гитлера на оккупированной территории они подлежали поголовному уничтожению. Временами этот пестрый поток перемежался обозами отступавших советских войск. Затем в него стали вливаться и сами войска — батальон за батальоном, в мокрых от пота гимнастерках, с черными от степной пыли лицами. Загромыхали тяжелые тягачи, буксирующие артиллерию. Появились автомобили с понтонами…