Черта прикрытия - Иэн Бэнкс

Он не хотел охотиться, и это было давним дурным знаком. Он утратил интерес к охоте. Ну, по крайней мере, к отстрелу. Едва ли, как ему сейчас подумалось, можно удостоить это истребление гордого сравнения с настоящей охотой. Распугивать птиц шумом низколетящего флайера и потом отстреливать их — тоже мне подвиг. Но ему часто требовалось отвлечься, и такое занятие всегда помогало развеять тоску. Поэтому он велел посадить здесь леса.

Он безвольно обмяк в кресле, потому что флайер помчался вдоль склона холма, и у него неприятно отяжелел желудок.

Все пройдет. Но разве он этого не знал? Все однажды закончится. Настанет день, и придет конец всему.

Он наблюдал за извивами холмов на трассе флайера и в некотором смысле чувствовал их — когда флайер перевалил через высокий холм и начал спуск в долину, его посетило ощущение, близкое к невесомости. Потом тело отяжелело опять. Далекий еще Убруатер скрылся за склонами долины. Восход окрасил только дальний гребень.

Вепперс устал и ни на что не мог отважиться. Может, выебать кого-нибудь? Он вспомнил дочь Сапультриде, Кредерре: как она оседлала его и в экстазе закачалась взад-вперед. В этом самом кресле. Сколько прошло дней? Десять, одиннадцать — всего-то...

Сгодится ли Плёр? Стоит ли вызвать другую девчонку? А может, сразу двух — пусть удовлетворят друг друга прямо на его глазах. Но вряд ли это его успокоит.

К сексу он тоже стал равнодушен. Еще одно недоброе предзнаменование.

Может, легкого массажа окажется достаточно. Он мог бы вызвать Херрита, чтобы тот его как следует помял, расслабил ноющие узлы, прогнал усталость и тревогу. Но он откуда-то знал, что сейчас и это не сработает. Он подумал, не прибегнуть ли к услугам Сефрона, его Посредника по Веществам. Нет-нет, никакой наркоты. Святая поебень, да он и в самом деле не в духе сегодня. Что такого случилось?

Ничего особенного. Просто... из него словно воздух выпустили. Это нервы.

Он был самым богатым и могущественным человеком во всей этой долбаной цивилизации, у него было больше денег и власти, чем у кого бы то ни было еще, он превосходил их могуществом и состоянием в разы, на порядки, но нервы его изводили. И он знал причину. Он ввязался в переплет, из которого мог выйти еще богаче и влиятельнее, чем был, а мог — но это оставалось маловероятной возможностью — потерять все. Деньги. Репутацию. Имя. Даже жизнь.

У него всегда появлялось такое чувство, когда великий замысел близился к претворению в жизнь. Но обычно — в полном соответствии с его планами. И это чувство быстро отступало.

Безумие какое-то. Куда же он влез! Он рискнул всем, поставил на кон все, что имел. Прежде он никогда не рисковал всем, что у него было. Напротив, он рисковал как можно реже и меньше. Да что там: он продавал плодотворную идею рискнуть всем тем идиотам, которые досаждали ему вопросами, как стать богатым, но сам всегда старался свести риски к абсолютному минимуму. Всегда, в каждой ситуации. На этом пути ошибка — неудача, ибо каждый делает ошибки, а кто не совершает их и не терпит неудач, тот, вообще говоря, ничего не делает — не представляла смертельной угрозы. Она не могла его прикончить, свалить, уничтожить. Такого никогда и не происходило. Он оставлял другим сомнительную честь саморазрушения, потому что на развалинах всегда было чем поживиться. Сам же Вепперс никогда не рисковал сверх меры.

Никогда. А теперь рискнул.

Хотя был у него уже сходный опыт. Эта затея с космическим отражателем, куда он втянул Граутце. Если бы все пошло не так, как надо, он бы не только обанкротился сам, но и утащил бы за собой на дно всю Семью.

Поэтому он подставил Граутце, принес его в жертву. Семья Граутце претерпела позор и лишения, а он вышел сухим из воды. На самом-то деле у него не было дурного умысла в отношении Граутце. Это случилось само собой, когда он был вынужден привести в действие защитные механизмы, встроенные в сделку на его стороне. Эти же механизмы, если бы все пошло по их совместному плану, моглм бы обогатить Граутце, вдвое прирастить его пай. Он тоже мог бы вовремя умыть руки и выйти из игры, забрав себе все деньги, все фирмы, все инструменты богатства и власти, которыми они пользовались. Граутце не мог не видеть этой возможности, но не воспользовался ею. Это его проблемы. Он был слишком честен и доверчив. Ослеплен договоренностями, которые они условились соблюдать, пусть даже только молчаливо, в форме обета.

Простофиля.

Дочка несчастного придурка оказалась безжалостнее, чем ее папашка. Вепперс осторожно потрогал нос. Кончик почти регенерировал, но был еще слишком тонок, нежен и воспален. Он почувствовал касание фантомных зубов негодяйки, снова прокрутил в памяти момент укуса.

Его пробила дрожь. Он с тех пор не мог ходить в оперу. Стоило бы снова посетить ее, показаться на публике, не то он заимеет досадную фобию. Он пообещал себе это сделать, как только нос совсем заживет.

Все будет в порядке. Пройдет, как по нотам. Не может быть иначе, и он выйдет из этой переделки еще сильнее и богаче. Он тот, кто он есть. Он победитель, ебать вас всех с высокой колокольни. В прошлом этот рефрен всегда срабатывал, и сработает еще раз. Успокоит его.

Строящуюся военную флотилию обнаружили на несколько дней раньше срока. Ну и хрен с ней. Это не такая уж и катастрофа. И потом, он ведь по-прежнему водит мудаков за нос.

Он до сих пор не сообщил мальчику на побегушках при Беттлскруа, где искать цели. Он не мог себе этого позволить; слишком рано. Еще не время. Корабли должны быть выстроены полностью. И они будут готовы, он знал это. Фабрикаторы слишком близко подошли к завершению процесса, чтобы кто-то мог теперь остановить их. С миссией Культуры на Диске можно как-то сладить. Даже военный корабль Культуры, который вот-вот прилетит на вонь, можно обезвредить, хотя и не без труда. Оставалось лишь надеяться, что парни из высшего командования ГФКФ знают, что делают. Впрочем, они наверняка были того же мнения о нем.

Нельзя паниковать, нельзя терять гребаную голову, потому что только на нее можно сейчас положиться. Имей же смелость встретить последствия. Неважно, во сколько это тебе встанет. Деньги всегда можно возместить. Вложения окупятся сторицей.

Он перегнулся через подставку, выключил лазерник, положил на место и сел обратно. Не хотелось ему ни трахаться, ни охотиться, ничего не хотелось. Ни даже застыть, окаменеть, дождаться, пока все пройдет. Этого ему тоже не хотелось.

Ему хотелось только одного: вернуться домой. Но с этим желанием он как-нибудь разберется.

Он нажал кнопку в подлокотнике.

— Да, хозяин? — откликнулся пилот.

— Я не буду охотиться, — сказал он. — Сосредоточься на полете. Лети как можно быстрее.

— Слушаюсь, господин. — Аэролет немедленно набрал высоту и ушел далеко от лесопосадки. Его тело опять отяжелело, но постепенно нагрузка начала спадать. И тогда он увидел вспышку.

Пейзаж под флайером озарило ослепительное сияние, и на миг он вообразил, что разрыв в облаках и прореха в линии далеких восточных гор удачно совместились, пропустив в долину такой поразительно сильный и острый луч солнечного света, чтобы он озарил, как в самый светлый полдень, деревья и низкие холмы. Свет мигнул и разгорелся еще сильнее (все это уложилось меньше чем в секунду).

— Радиационная тре... — начал искусственный голос и, булькнув, замолк. Радиация? Что за...

Аэролет так тряхнуло, будто это была прогулочная шлюпка, которую занесло в цунами. Вепперса смело с кресла и так припечатало о пол, что он поневоле не то хрюкнул, не то охнул. Это из его легких ударом вышибло воздух.

Вид со стрелковой галереи — по-прежнему залитый нестерпимым, безумным светом — завертелся волчком перед его глазами, словно связанные вместе огромные тюбики флуоресцентной краски одновременно открыли и очень быстро закрутили, опорожняя, вокруг общего центра масс. Затем раздался титанический хлопок — звук его, невесть почему, пришел откуда-то изнутри его черепа. Перед ним мелькнул облачный небосвод: нижние края облаков были чем-то очень сильно подсвечены, и свет этот бил из долины. Еще один кувырок: далекие, но тоже слишком яркие леса, поля и холмы, и напоследок (на краткий миг): огромное расширявшееся облако дымного пламени, оно словно бы кипело, возносясь на длинной тонкой темной стебленожке над видимой даже сквозь пламя лужей тьмы. До него доносились какие-то слабые писки — наверное, крики. Они сменились шумами: что-то трещало, скрипело, прогибалось и корежилось. Сверхпрозрачное стекло стрелковой галереи помутнело — в одно мгновение и все сразу. Это выглядело так, словно материал стекла кто-то искусно прошил очень тонкими белыми стежками. Потом вес его тела опять куда-то исчез, а еще через секунду его швырнуло головой в потолок, а может, в окончательно сбрендившую сверхпрозрачку, он так и не успел понять. Кресло врезалось в него сзади и накрыло собой. Послышался безумный рев: от этого звука его глаза словно бы красной пеленой затянуло, и он потерял сознание.