Осознание - Вадим Еловенко

Моего воображения вполне хватало чтобы оценить ее слова и представить картины ее поразившие. Но мне это не говорило ничего о нашем дальнейшем будущем, которое становилось все призрачнее и все болезненней.

- … он мне такие стихи посвящал. Я не знала что я стихи оказывается люблю. Я многого о себе не знала. Я не стала тебя любить меньше, даже когда с ними первый раз была ночью. Я просто позволила себе думать что ничего в этом страшного нет и наш договор не нарушает. Я была не права. В этом многое… он словно завладел не просто мной… но и моей душой. Хотя я не сильно и сопротивлялась.

Катя рассмеялась и мне стало не очень уютно от ее смеха. Я понял окончательно, что я в ее судьбе лишний. Какие бы нас не связывали обещания, клятвы или прошлое. Мне просто надо было уйти, но куда и как?

- То что ты попал ко мне это без сомнения шутка моего отца. - сказал наконец Катя. - Это в его духе. Он не мог не знать что у меня новое увлечение и послав тебя даже без какого-либо поручения он намекает мне одуматься зачем-то. Оглядеться. Он не хочет со мной разговаривать. Нет не то чтобы он там совсем со мной не говорил, но я вижу его раздражение мной. Хотя в чем я провинилась не понимаю. Катя посмотрела на меня и спросила щурясь от солнца:

- Может ты подскажешь? Сев на сухую траву я признался:

- Я честно не знаю ничего о твоих отношениях с отцом. Я после ранения, как получил это вот приглашение так и подписал его. Мне до окончания учебы еще…

- Какого ранения? - не поняла Катя. Я решился ей рассказать:

- Помнишь мой с тобой последний разговор по вифону? В тот же вечер я курил возле твоего подъезда. Сидел никого не трогал… вспоминал о тебе. Подошла девушка. Почти девочка… и с приветом от пикеров пустила мне пулю в живот. Пуля была не простая и хирург не решился меня оперировать по дороге в госпиталь. А уже в госпитале автохирург удалил из меня все двадцать два мелких осколка. Двадцать шесть часов в реанимационном комплексе спасения.

У Кати не находилось слов. Она только качала головой, а я с улыбкой пожал плечами и отвернулся от ее взгляда.

- Я не знала… - призналась она.

- Я знаю что ты не знала. Какие бы у тебя отношения не были с твоим Андреем ты бы позвонила узнай о таком. Но процесс над девочкой и всеми кого она выдала был довольно громкий. И мне опять не пришлось даже свидетельствовать. На камерах наблюдения все было видно лучше некуда…

Я говорил не глядя на нее. Говорил отстраненно и с улыбкой словно и не со мной это было. Мне казалось это было самым правильным поведением в той ситуации. Ну, а что толку жалеть себя, жалеть о не сложившихся с Катей отношениях, жалеть о насилии какое я над собой совершил чтобы прорваться и нагнать хотя бы своих ровесников. Жалеть о случившимся глупо. А делать выводы было не время. Да я их уже и так давно сделал.

- Было больно? - спросила она меня.

- Да. Немного… - соврал я чтобы ее совесть немного, но успокоилась. - Да и машина спасения прибыла быстро. Обезболили общим наркозом. Очнулся через сутки с небольшим…

Катя помолчала все так же перебирая ладонью песок. Думая о своем она не заметила как я закурил пуская дым в синее небо откинулся на спину. Какое высокое и яркое, глубокое небо. Нигде я не видел такого неба как здесь.

- Ты меня сможешь вообще простить? - спросила Катя как-то глухо и словно обиженно. Я не поднимая головы ответил:

- Конечно. Мы же не дети. Я все понимаю. У тебя своя жизнь. У меня своя теперь будет. Я тебе очень благодарен. Я люблю тебя и это… не знаю, словно наполняет меня чем-то. Я очень боюсь потерять это чувство. Словно я опустею и сдуюсь, как шарик. Любовь к тебе помогла мне сделать то что я делал. Стремление быть хоть не равным тебе, но быть близко заставило меня думать только цели и ни о чем больше. Я научился не распыляться на мелочи. Я перенял твое умение идти к победе. Вот за это благодарен. И конечно благодарен за то что ты снизошла до меня убогого там… возле своего дома. Я же помню какого ты была когда-то давно мнения обо мне. И я рад что смог изменить его и чем-то тебя удивить.

- Да уж… - Непонятно к чему сказала Катя. Помолчав она почти весело спросила: - Не скажешь мне… почему я чувствую себя настоящей скотиной? Я рассмеялся и сказал:

- Зря. Надо просто понять и принять, что все идет так как должно идти. И тогда все станет проще. Понятнее. Приемлемей. А если думать и жалеть о том что сделано… не знаю. Жить становится незачем.

- Ты так всерьез думаешь? - спросила она строго.

- Нет. Но тебе настойчиво рекомендую таи и думать. - сказал смеясь я.

- Почему ты смеешься? - удивилась она.

Я не знал как передать ей что радость и грусть от общения с ней намешанные в глубокой синеве неба, приправленная сухим воздухом свободы, и ощущение что пройден еще один пусть не шибко удачный, но и не в пустую прожитый круг жизни не могут не смешить. И смех это не столько ироничный сколько смех человека которому действительно нечего терять и которого пришли грабить злые Бандюганы в масках. Только ржать в полный голос и остается. И я соврал:

- Да просто. Смешинка в рот попала.

- А говорил мы не дети… - с досадой в голосе сказала Катя.

Эта ее досада так меня рассмешила, что я не сдерживаясь захохотал в голос. Ей-то на что было досадовать? У нее все отлично! У нее есть любимое дело. Есть любимый человек. Или даже два если она не обманывала меня в тот момент про меня самого.

Катя резко поднялась и пошла к машине. Залезла на капот и закурив крикнула мне:

- Ну, и смейся там как ненормальный. Я вдоволь нахохотался и утирая слезы от смеха сказал:

- Катюх. Когда-нибудь… не сейчас, позже чрез несколько лет ты сама будешь вспоминать наши тут с тобой объяснения и улыбаться. Вот ведь, блин, дети малые… Ты права, мы именно дети. Мы ими и останемся. Жестокими и сострадающими. Любящими и ненавидящими. И слава богу. Я наверное застрелюсь, когда пойму что вырос и закостенел. Мне просто будет непонятно зачем дальше жить не испытывая этих чувств. Ни любви, ни… ее противоположностей.

Катя молчала. Я поднялся, отряхнул со спины травинки и песок и подошел к ней. Она сидела на капоте и ее лицо было значительно выше моего. Задрав голову я сказал глядя в ее немного злые глаза:

- Не злись на меня. Кто я такой, чтобы ты злилась на меня.

- Ты мне врешь, что ты меня простишь. - выпалила она. - Я бы такого не простила, думаю.

Положив руки на ее колени и чувствуя тепло ее тела под серой тканью бриджей, я сказал:

- Я не ты, Катюш. Ты могла бы это давно понять. Я простил даже тех кто пытался меня убить. Вот уж точно идиоты и не ведали что творят. А ты в меня не стреляла. Ты меня даже не предавала. Чтобы ты не выдумывала там в своей симпатичной головке. Просто обещание, которое мы дали друг другу, было глупым с самого начала. И как там это говорится… коммерческий договор составленный с нарушением действующего законодательства считается недействительным. А законы нашего мира именно таковы как мы видим. Такие как есть. Нам бы очень хотелось чтобы они были другие но… ты же сама говорила, что митинги и росписи на стенах не помогут и надо идти в политику. А куда надо идти что бы изменить законы мироздания? В боги? Кто последний в демиурги? Я за вами! За мной не занимать, выдача патентов на творение только до обеда…

Катя уже улыбалась и смотрела на мое лицо без жестокости и непонятной злости. Я посмотрел пристально в глаза и попросил тихо:

- А теперь отвези меня в лабораторию. Я хочу работать. И там есть работа для меня.

Улыбка сползла с ее лица и я понял, что она готова просто расплакаться. Не понимая с чего я просто повернулся словно оттолкнув ее колени от себя и пошел забираться в салон. Я не хотел видеть ее слезы. Она скоро присоединилась ко мне и заведя машину погнала ее обратно в лагерь.

Мы ни словом не обменялись пока не вернулись в лабораторию. Кирилл собирающийся уже уходить удивленно посмотрел на нас, когда мы попались ему на пороге и спросил:

- Это вы чего… вообще уже без работы жить не можете? Стажер побереги себя с радиацией же работаешь. Екатерина Александровна, вы бы тоже… через час тем более Андрей вернется со стройки. Стальной взгляд Катиных глаз и Кирилл смутился.

- Когда мне понадобится ваша помощь в моих личных делах я вас уведомлю, дам денег и вы побежите в ларек за прокладками или презервативами. А потом будете писать возмущенное заявление на мою неадекватность. А пока на досуге изучите, что такое чувство такта.

Ни Катя, ни Кирилл так никогда сами и не поняли почему я так неподобающе и оскорбительно заржал. И продолжал смеяться даже уже скрывшись в своей конуре. Кирилл может быть и сказал бы что-нибудь про обуревшего стажера, но поставленный на место Катей не спешил с наездами.

За две недели я разгреб, что они с переменным успехом копили почти год. Новые поступления я поставил на текучку. Жизнь превратилась в какой-то праздник. Весь день я мог заниматься чем угодно и только вечером весь отработанный материал готовил и отвозил в хранилище. Через несколько дней такого счастья не выдержал моего довольного лица Сергей Игнатьевич и я стал помогать ему до обеда. Работа была не пыльная сидеть на связи на терминале и получая данные ВЦ перепроверять их относительно им самим разработанной таблицы энергетических порядков. При любых отклонениях я должен был ставить маркер на непрерывной ленте данных на экране и показывать их Сергею Игнатьевичу для разбора. Сам же физик сидел в это время обычно на терминале за моей спиной и занимался исключительно теоретической работой. Готовил задачи для математиков и программистов для построения моделей опытов. Я быстро привык его монотонному бубнению по вифону за плечом, когда он координируя свои запросы с их возможностями пытался поставить более-менее реалистичные задачи. Из достоинств Сергея Игнатьевича можно было сказать, что он меня никогда не ругал. Даже при откровенных ляпах и пропусках. Оправдывал он меня тем, что сам пропускает на ленте значительно больше. Я спросил его почему не попросить программистов навесить модуль слежения за отклонениям. Сергей Николаевич усмехаясь ответил что программный модуль придется менять каждые две недели. Идущая серия экспериментов не позволяет настолько автоматизировать работу. Вот и сидят «девочки и мальчики», как он назвал нас, по лабораториям и сравнивают поступающие данные.