Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Владимир Першанин

Зенитная оборона у нас была слабоватая. Сколько помню, зениток для прикрытия всегда не хватало. Правда, незадолго перед налетом привезли американские 40-миллиметровые автоматы «бофорс», вели огонь также счетверенные «максимы», установленные на полуторках. Если «бофорсы» с их скорострельностью сто двадцать снарядов в минуту как-то могли противостоять немецким самолетам, то пулеметные установки на полуторках больше играли на испуг. Пули не пробивали броню «юнкерсов».

В батальонах погибли несколько танкистов, две «тридцатьчетверки» разбило прямыми попаданиями, еще пять-шесть машин получили повреждения. Потери во вспомогательных подразделениях, а особенно среди новобранцев моторизованного стрелкового батальона, были значительно больше. Не выдерживая грохота тяжелых бомб и пронзительного воя авиационных сирен, молодые ребята выскакивали из окопов и попадали под осколки.

У меня во взводе сильно контузило заряжающего. Сильным ударом отбило внутренности. Его понесли в санроту. На поляне, где обычно проводились построения, лежали вповалку человек тридцать убитых новобранцев. Видно, бежали, совсем потеряв голову. Большинство были еще в гражданской одежде: старые кожухи, домотканые украинские свитки, потертые шапки.

Тела сплошь изрешетило осколками, но несколько человек еще шевелились. Я помогал грузить раненых на телегу. Сомневаюсь, что они выжили. Сволочные фашистские бомбы рассчитаны на густой разброс осколков. Молодые ребята 18–20 лет были нашпигованы железом.

Подожженный склад ГСМ горел, выплескивая столбы пламени на огромную высоту. Бочки с бензином и соляркой разбрасывало в разные стороны, как ракеты. Привлеченные дымом, «юнкерсы» и «фокке-вульфы» через час повторили налет. На этот раз не повезло фрицам. Остроносые «Яки» свалились сверху, и началась драка. В течение считаных минут на снег свалились два «юнкерса». Некоторые самолеты, в основном истребители, разваливались от попаданий прямо в воздухе, вниз летели горящие обломки.

Один из «Яковлевых», сильно поврежденный, пытался выбрать ровное место для посадки. Не удалось. Истребитель коснулся земли, подскочил и врезался носом в мерзлую землю. Огненный шар, сноп обломков и горящий бензин. Мы добежали до места падения, видели тело летчика, но вытащить его не смогли. Сильный жар не дал возможности подойти близко. На соснах таял снег и стекал вниз тонкими ручейками. Мы сняли шлемы. Гибель летчика была похожа на смерть танкистов. Многие сгорают в машинах, и опознать останки порой невозможно.

В начале зимы немецкие войска предприняли ряд контрударов. Шестого декабря немцами был взят Житомир. Бригаду подняли по тревоге. Расстояние до Житомира составляло километров девяносто. Двое суток простояли в напряжении. Информации, что там происходит, почти не поступало. Затем немцев остановили, и снова возобновились занятия.

Обстановка с кадрами в танковых батальонах, основной ударной силе бригады, складывалась не слишком благополучная. Дело в том, что, начиная с июля и до ноября сорок третьего, с очень небольшими перерывами, танковые части практически не выходили из боев. Освобождение Белгорода, Орла, Харькова, бросок на Днепр, освобождение Киева. Звучит вроде сплошного победного марша, а ведь продвигались постоянно с боями. Восемьдесят километров от Курской дуги до Орла моя прежняя танковая бригада преодолела за 24 дня.

И к Днепру мы вышли в сентябре, а Киев был взят шестого ноября. Личный состав экипажей, взводов, рот за эти месяцы несколько раз менялся. Так же, как и техника. Гибли молодые, неопытные и достаточно повоевавшие танкисты. Из моей прежней роты остались в строю при выходе к Днепру всего два танка, а из экипажей уцелели десяток танкистов, в том числе Леня Кибалка и я.

Может быть, нас и кинули бы под Житомир, но командование трезво оценило, что бригада еще не восстановилась. Занятия по тактике и боевой подготовке шли напряженно, но проверки из штаба корпуса показали неподготовленность и несработанность большинства экипажей. Результаты боевых стрельб едва дотягивали до «тройки».

Более половины личного состава лишь недавно пришли из училищ или окончили ускоренные курсы.

Почти все командиры рот еще вчера командовали взводами. Исключение составлял первый батальон, командир которого жестко подходил к отбору кадров. В нашем, втором батальоне, Хлынов уже начал набираться опыта после боев на плацдармах и при освобождении Киева. Артем Майков, хороший, душевный парень, терялся, командуя ротой. Я также знал, что в батальоне Успенского ротные назначались из молодых, глядящих комбату в рот лейтенантов. Николай Фатеевич Успенский был очень самолюбив и не терпел возражений.

Даже четыре года, проведенные в сопках на границах с Маньчжурией, он приравнивал к подвигу. Любил повторять, что высокая боеготовность дальневосточных войск, «без сна и отдыха», а особенно танкового корпуса, в котором он служил, отпугивала японцев от нападения на Советский Союз. Когда эта фраза повторялась слишком часто, особенно в период жестоких боев за Днепр, — она вызывала раздражение.

Командир нашего танкового полка, Третьяков, добился разрешения у комбрига и командования корпуса организовать ускоренные офицерские курсы для обучения прошедших бои и проявивших себя сержантов. Их ставили на должность командиров машин и взводов, порой «обходя» выпускников училищ, которые не нюхали пороха. Это заметно повысило боеспособность подразделений.

Получил «младшего лейтенанта» Слава Февралев. Леню Кибалку я не отправил на курсы, хотя он просился. Леня был хорошим заряжающим и наводчиком. Но со своим шебутным характером и мальчишеской смелостью вряд ли бы долго продержался в боях. Погубил бы себя и экипаж. Соврал Леньке, что его не берут на курсы из-за малого образования — шесть классов.

Я до последних дней буду гордиться, что воевал в танковых войсках. Мелкие неувязки и обиды быстро стирались из памяти. Главное то, что мы были одной сплоченной семьей, или командой (называйте, как хотите), где не оставалось места двуличию, жадности, трусости. Люди — не ангелы. В каждом, если поскрести, всегда найдешь что-то не слишком тебе приятное. Но мелочевка уходила на задний план, люди быстро избавлялись от плохих черт характера. Иначе в экипаже не удержишься. Выгонят или сам уйдешь.

Механик-водитель Рафаил Гусейнов не смог преодолеть страх и оценил свою жизнь гораздо выше, чем наши. Мы избавились от него без сожаления. Боря Гаврин, один из моих прежних стрелков-радистов, тоже боялся танка. Для него это была железная коробка, откуда не выбраться живым. Он преодолевал страх каждый день и погиб в бою под Харьковом, стреляя из своего пулемета в немецкий бронетранспортер. Пули не так часто попадают в смотровые отверстия, но Боре досталась именно эта пуля, выбившая глаза.

И еще я не могу не вспомнить младших лейтенантов. «Шестимесячных», как мы их называли, так как учеба в танковых училищах длилась обычно полгода вместо положенных в мирное время двух лет. У многих из них за плечами было не более десятка боевых выстрелов по мишеням и несколько часов вождения. Они переживали, краснели за каждую мелочь, и большинство погибали или получали тяжелые ранения в первых же боях.

Жизнь на переформировании текла своим чередом. Однажды Леня Кибалка предложил мне и Славе Февралеву сходить в село на танцы. Мысль нам понравилась. В голове зашевелились обычные в таких случаях мыслишки. Знакомимся с заскучавшими девицами, идем к ним домой, стол, водка, ну, и дальше все остальное.

Меня нарядили в английскую шинель, достали погоны с настоящими медными звездочками, одолжили приличную шапку. Февралев надел новенький бушлат, перетянутый портупеей с трофейной кобурой, начистил до блеска сапоги. Леня Кибалка сильно не выделывался, зато сумел достать фляжку спирта и полукилограммовую пачку сахара.

Деревенька находилась за четыре километра. Ротный Хлынов отпустил нас до утра под свою ответственность и пожелал удачи. За командира взвода оставили Гришу Захарова, младшего лейтенанта из пополнения, которого обязали в случае тревоги срочно отправить за нами посыльного.

Вышли в темноте, когда закончились занятия. Ради такого случая пожертвовали даже ужином. Снега было немного, но морозец поджимал. Кругом ни огонька, словно все вымерло. Попробовали прибавить шагу, но стали спотыкаться на колдобинах. Через час я усомнился, существует ли вообще деревня.

— Она хоть как называется? — спросил я у Лени.

— Не знаю. Тебе не все равно? — огрызнулся подчиненный.

— Если заблудимся, спирта хрена с два получишь, — пригрозил младший лейтенант Зима.

Кибалка что-то буркнул в ответ, шлепали в молчании еще с полчаса.

— Вот она, — вдруг крикнул Леня. — Я же говорил!

«Она» оказалась деревянным крестом. Небольшое сельское кладбище, а за ним темнели закопченные печи — все, что осталось от домов. Впрочем, кое-где виднелись строения и темнели буграми землянки. Подошли к клубу, возле которого топтались двое подвыпивших лейтенантов. Как я понял, один собирался уходить, а другой тянул его обратно, что-то обещая. Мы прошли мимо и, войдя в клуб, громко поздоровались.