Дон Кихот - Мигель Сервантес

– Ах, милый дядя! – вскричала племянница, – подумайте, наконец, о том, что все, что вы наговорили сейчас о странствующих рыцарях, одни басни и выдумки; и если их истории не хотят предать сожжению, то пусть по крайней мере поставят на них Сан-бенито[78] или какой-нибудь другой знак, по которому можно бы было узнать их вред и опасность для добрых нравов.

– Клянусь Богом, сотворившим нас, – сказал Дон-Кихот, – если бы ты не была моей родной племянницей, дочерью моей сестры, я так бы наказал тебя за это поношение, что молва о том прошла бы по всему миру. Возможно ли? девчонка, которая едва умеет обращаться с своими двенадцатью коклюшками, осмеливается судить о рыцарских книгах и поносить их? Что сказал бы на это Амадис, если бы он услышал что-либо подобное? Но, конечно, он бы простил тебя, потому что он был терпеливейшим и учтивейшим рыцарем своего времени и, кроме того, ревностным защитником девиц. Однако тебя мог услышать и другой, с которым тебе бы не поздоровилось; ведь не все же они учтивы и благодушны – между ними попадаются подчас и неучтивые и несговорчивые. Не всякий из них также бывает истинным рыцарем, хотя и называется им, ибо некоторые только бывают из чистого золота, другие же все из простой меди, и хотя все они на вид рыцари, но не все могли бы доказать это на деле. Существуют обыкновенные люди, которые выбиваются из сил, чтобы в них видели рыцарей, и, наоборот, есть благородные рыцари, которые, по-видимому, полагают всяческое старание для того, чтобы казаться обыкновенными людьми. Одни возвышаются или благодаря своему честолюбию или благодаря своей добродетели; другие падают благодаря лености или благодаря пороку; поэтому-то и нужно быть крайне осмотрительным при отличии этих двух родов рыцарей, которые, нося одно и то же имя, так не походят друг на друга в своих деяниях.

– Боже праведный! – вскричала племянница, – какими познаниями обладаете вы, дядя! если бы было нужно, вы могли бы взойти на кафедру и проповедовать пред всем народом, и при всем том вы так слепы и так просты, что воображаете себя крепким, будучи старым, думаете, что вы сильны, будучи слабы; хотите выправлять неправильное, тогда как сами искривились под бременем лет. Но, прежде всего, вы воображаете себя рыцарем, не будучи таковым в действительности; потому что хотя все дворяне могут быть рыцарями, но для бедных это невозможно.

– В твоих словах есть доля правды, племянница, – ответил Дон-Кихот, – и относительно происхождения вообще я мог бы рассказать такие вещи, что ты бы удивилась; но я лучше промолчу, чтобы не смешивать божественного с человеческим. Все роды в мире могут быть разделены на четыре разряда, а именно таким образом: на те, которые, будучи низкого происхождения, возвышаются и растут до тех пор, пока не достигнут предельной высоты; на те, которые с самого начала были велики и до сего дня сохранили свой блеск и свое величие; на те, которые хотя и имеют солидное начало, но потом кончаются точкой, подобно пирамидам, которые мало-помалу суживаются, начиная от самого своего основания, и сводятся на нет в своих вершинах, наконец, на те, – и этих последних большинство, – которые, не имея за собою ни благородного происхождения, ни большого успеха, в какую бы то ни было пору своего существования, так и остаются до конца бесславными, как это бывает с средним сословием и простым народом. Как пример первого разряда, именно тех родов, которые, будучи низкого происхождения, возвысились до крайнего предела величия, я приведу вам род Османов, родоначальник которых был пастух верблюдов и которые стоят теперь на недосягаемой высоте. Примером второго разряда фамилия тех, которые были велики по своему происхождению и сохранили это величие, ничего от него не убавив, но и не прибавив к нему ничего, могут служить многие княжеские дома, которые с веками сохраняют унаследованный ими титул и мирно держатся в пределах своих княжеств, не расширяя их и ничего в них не теряя. Тех же, которые начались величественно, а под конец кончились точкой, существуют тысячи примеров, ибо все фараоны и Птоломеи Египта. Все цезари Рима и целая вереница, если я могу так выразиться, бесчисленных государей, монархов, князей Мидян, Ассирийцев, Персов, Греков и варваров – все эти роды потерялись в одной точке и сошли на нет, так же как и их родоначальники, так что нельзя больше найти и следа их потомков, или, если бы их кто захотел искать, то нашел бы среди низших сословий и черви. О простом народе мне нечего вам больше говорить, так как он служит для того только, чтобы увеличивать число живущих, не стяжая себе своим достоинством ни славы ни величия. Из всего мною сказанного, простофили, вы можете заключить, что существует большое различие в родах и что только те из них величественны и исполнены блеска, которые отличаются добродетелью, богатством и щедростью. Я говорю: добродетелью, богатством и щедростью – потому что величие, которое порочно, есть только великая порочность, и богатый, который не щедр, есть жадный нищий; ибо обладателя богатств не то делает счастливым, что он их имеет, но то, что он пользуется ими, и пользуется не для удовлетворения своих прихотей, а для благих целей. Бедному рыцарю не остается другого средства показать себя рыцарем кроме добродетели, он должен быть благонравен, учтив, вежлив, скромен и готов на услуги; он не должен быть горд, хвастлив и злоязычен, но прежде всего он должен быть сострадательным, ибо несколькими мараведисами, которые он от чистого сердца дает бедному, он делает ему больше благодеяния нежели богач, расточающий милостыни при кликах народа; и ни один человек, который увидит в нем эти добродетели, – знает ли он его или нет – все равно, – не поколеблется ни одной минуты признать его за человека благородного происхождения. Если этого не случится, то будет чудом, потому что похвала была всегда наградой добродетели, а у добродетельных есть все для того, чтобы быть восхваляемыми. Существует два пути, дети мои, для того, чтобы достигнуть богатства и почестей, первый – это науки, второй – оружие. Я более склонен носить оружие, чем заниматься науками, и, судя по моему влечению к оружию, должно полагать, что я рожден под влиянием планеты Марса; вот почему я и не могу бороться с собою, чтобы не вступить на этот путь, и пойду по нем наперекор всему миру. Поэтому нет пользы в том, что вы стараетесь уговорить меня не делать того, что хочет Небо, что повелевает судьба, требует рассудок и, прежде всего, к чему влечет меня мое собственное желание. Мне известны неисчислимые тегости, связанные с жизнью странствующего рыцаря; но я также хорошо знаю и великие преимущества, которые она дает. Мне известно, что стезя добродетели узка, а путь порока широк и просторен, и мне известно также, что оба они ведут к совершенно противоположным целям, ибо широкий и просторный путь порока кончается в смерти, узкая же и трудная стезя добродетели оканчивается в жизни, и не в той жизни, которая имеет конец, но в той, которая бесконечна. Мне известно, что сказал по этому поводу наш великий кастильский поэт:

«Путем тернистым этим достигаютБессмертия вершины вожделеннойС которой больше никогда не сходят[79]».

– Ах, я несчастная! – вскричала племянница, – мой дядя и поэт то же! все он знает, все он умеет! Побьюсь об заклад, если бы ему вздумалось сделаться каменщиком, он так же легко построил бы дом, как клетку для птиц.

– Уверяю тебя, племянница, – возразил Дон-Кихот, – что, если бы все мои помыслы не были заняты одним странствующим рыцарством, не было бы на свете вещи, которой бы я не сумел сделать, и не было бы такой мудреной работы, которую я бы не мог выполнить, в особенности по части клеток и зубочисток.

В то время кто-то позвал за дверью, и, когда спросили, кто там, послышался голос Санчо Панса, что это он.

Едва экономка услышала его голос, как она бросилась бежать и спряталась, чтобы не видеть его – такое отвращение внушал он ей своим видом. Племянница отворила ему дверь, и его господин, Дон-Кихот, пошел ему навстречу, чтобы принять его в свои распростертые объятия. Затем они оба заперлись в комнате и завели разговор, который ни в чем не уступал приведенному выше.

ГЛАВА VII

О том, что случилось с Дон-Кихотом и его оруженосцем, вместе с другими, в высшей степени, замечательными событиями

Лишь только экономка увидала, что Санчо Панса заперся с ее господином, как она тотчас же догадалась об истинном намерении обоих и не сомневалась более, что совещание кончится решением на третий выезд. Поэтому она накинула на себя свою мантию и, полная тоски и огорчения, побежала с целью разыскать бакалавра Самсона Карраско; потому что она думала, что он, будучи человеком красноречивым, и как совершенно новый друг ее господина, лучше всего может убедить его отказаться от его злосчастного предприятия. Она нашла его прохаживающимся взад и вперед по двору его дома и, лишь только его увидела, тяжело переводя дух и задыхаясь, упала к его ногам. Когда Карраско увидел ее с этими признаками горя и ужаса, он спросил: