Горбун - Поль Феваль

– Вы слышали, мсьё? – сказал регент.

Под щеками Лагардера обозначились желваки. На висках вздулись вены. Тем не менее, он ответил, не теряя бесстрастной сдержанности:

– Госпожа принцесса ошибается.

– О! – страдальчески выдавила она. – Неужели невозможно найти на него управу!

– Есть один свидетель, который…, – начал было регент, но тут же запнулся, потому, что Анри вдруг расправил плечи и в упор посмотрел на показавшегося в эту секунду в дверях главного входа Гонзаго. Появление принца вызвало заметное оживление. Издали поклонившись принцессе и Филиппу Орлеанскому Филипп Мантуанский остался у дверей. Он схлестнулся взглядом с Анри, и тот с вызовом бросил:

– Что ж пусть этот свидетель объявиться, и пусть отважится меня узнать!

Через несколько секунд Гонзаго, не выдержав дуэли взглядов, заморгал. Все это заметили. Но тут же справившись с собой, принц улыбнулся.

«Наверное Гонзаго его почему-то жалеет, от того и молчит», – подумали многие.

Наступившую тишину нарушили шаги. Кто-то прибыл еще и остановился перед входом в кабинет. Гонзаго сделал шаг навстречу пришедшему; тот тоже подался вперед, и на пороге появилась скелетоподобная фигура мсьё де Пейроля.

– Она у нас! – отвесив низкий поклон регенту, торжествующе прошептал фактотум своему хозяину.

– А документы?

– Документы тоже.

Ведя диалог шепотом, Гонзаго и его управляющий не поворачивали друг к другу головы, чтобы не привлекать постороннего внимания. Услышав новость, Гонзаго от радости зарделся.

– Ну что, разве я тебе не говорил, что наш горбун просто золото! – восторженно прошептал он Пейролю.

– Вы, как всегда, правы, монсиньор. Приходи признать, что я думал о нем хуже. Он нас прекрасно выручил, – согласился фактотум.

– Как сами изволите видеть, ваше высочество, – продолжал Лагардер, – никто не желает выступить свидетелем. Коль скоро вы взяли на себя роль судьи, то взываю к вашей справедливости. Кто стоит перед вами? Бедный дворянин, обманувшийся, как и вы, в своих надеждах. Я рассчитывал на простое чувство человеческой благодарности. Обычно оно бывает самым чистым и горячим. Желая получить награду, я опрометчиво дал обещание, которое оказался не в состоянии исполнить, – на мгновение он замолчал и затем с новой силой заключил:

– Я был уверен в том, что имею право на награду.

Он потупил взор, – слова застряли у него в горле.

– Что же это все таки за человек? – обратился старый Вильруа к Войе д'Аржансону.

– Либо великодушнейший из рыцарей, либо самый отъявленный из мерзавцев, – ответил вице канцлер.

Сделав над собой усилие, Лагардер продолжал:

– Судьба сыграла со мной злую шутку, ваше высочество, лишив меня того, что я надеялся удержать, в этом им состоит моя вина. Я ее не отрицаю и готов опять отправиться в изгнание.

– Для нас это оказалось бы весьма кстати, – заметил Навай.

Машо принялся что-то нашептывать регенту.

– Ваше высочество, я готова на коленях вас умолять…, – начала принцесса.

– Оставьте это, сударыня! – остановил ее Филипп Орлеанский и, властным жестом восстановив тишину, снова обратился к Лагардеру:

– Вы дворянин, мсьё, как по крайней мере утверждаете сами, – состояли на службе его величества в чине гвардии капитана кавалерии. Ставлю вас в известность, что по единодушному мнению трибунала, – регент сделал какой-то неопределенный жест в сторону господ де Трема и де Машо, те с готовностью закивали, – ваши действия являются несовместимыми с высоким званием аристократа, за что вы поплатитесь собственной честью. Объявляю, что с настоящего момента вы лишаетесь воинского звания гвардейского офицера. Вашу шпагу, мсьё!

Лагардер машинально отер со лба пот и принялся отстегивать перевязь со шпагой. На его глаза навернулись слезы, пальцы не слушались, и он долго возился с двумя нехитрыми застежками.

– Господи, Твоя воля! – пробормотал Шаверни. По необъяснимой причине им вдруг завладело лихорадочное волнение. – Уж лучше бы они его убили!

Когда Лагардер передавал свой клинок маркизу де Бонниве, Шаверни отвернулся.

– Прошли же те времена, – продолжал регент, – когда рыцарям, виновным в вероломстве отрывали и вдребезги разбивали шпоры, в знак навечного изгнания из рыцарского сословия. Но понятие чести, слава Богу, еще сохранилось, и разжалование для воина самое суровое наказание. У вас больше нет права носить шпагу и называться дворянином, мсьё. Расступитесь, господа, дайте ему дорогу к выходу. Этот человек отныне не имеет права дышать с вами одним воздухом!

В какое-то мгновение показалось, что Лагардер вот вот сокрушит дворцовые колонны, обрушит стены и крышу и, подобно Самсону, погребет новых фиместилян под обломками. Лицо его вспыхнуло такой неудержимой яростью, что присутствовавшие расступились, не столько выполняя указание регента, сколько из страха. Впрочем, гнев Лагардера вскоре сменился тревогой, а та постепенно перешла в выражение бесстрастной горделивой отрешенности, той, которая была на его лице, когда он только вошел в кабинет.

– Монсиньор! – произнес он наконец, поклонившись регенту с холодной вежливостью. – Я признаю приговор вашего королевского высочества и не намерен его оспаривать.

Он подумал о том, как покинет страну вместе со своей возлюбленной Авророй, о их семейном счастье в изгнании где-нибудь далеко далеко от Пале-Рояля. Право же, ради этого можно выдержать любое испытание, любую муку. Еще раз поклонившись, он в тишине медленно направился к выходу. Регент шепнул принцессе:

– Не тревожьтесь. За ним неотступно будут следить.

Внезапно в центре залы на пути Лагардера возник Гонзаго.

– Ваше высочество, – обратился он к герцогу Орлеанскому. – Я не могу позволить этому человеку уйти.

Шаверни, увидев происходящее, завертелся на стуле, будто ему подложили горячих углей. Он пришел в такое волнение, что казалось сейчас бросится на Гонзаго.

– Ах, дьявол, – бормотал он сквозь зубы. – Была бы сейчас у Лагардера шпага!

Таранн незаметно толкнул локтем Ориоля и прошептал:

– Кажется, маленький маркиз совсем рехнулся.

– Почему вы его остановил? – спросил регент.

– Потому, что вы вынесли решение, зная далеко не все, ваше высочество, – ответил Гонзаго. – Разжалование в чине и лишение дворянства – наказание, недостаточно для убийцы!

После этих слов в зале на миг повисла напряженная тишина, затем все в тревоге разом загалдели, а регент поднялся из кресла.

Гонзаго вынул шпагу и приставив ее, как указку, к плечу Лагардера, объявил:

– Этот человек – убийца!

Шум голосов нарастал, – больше других неистовствовали приспешники де Гонзаго.