Неукротимая Анжелика - Анн Голон

Мулей Исмаил сидел слева. Он отказался от перевязки. Его рана была неглубокой, кровь уже свернулась и подсыхала. Но султан хотел, чтобы ее видели все. Каждый должен был прочувствовать содеянное святотатство.

В глубине помещения находились человек двадцать рабов-французов: Колен Патюрель в цепях, маленький, рыжий, с подвижным лицом Жан-Жан-парижанин, маркиз де Кермев и другие. Замерев, они глядели с удивлением на эту белокожую полуголую женщину, терзаемую пытками. Стражники с хлыстами и саблями держали их на почтительном расстоянии.

Осман Ферраджи склонился к Анжелике. Он говорил по-арабски, очень медленно:

— Послушай. Великодушный повелитель Марокко готов простить тебе безрассудный поступок. Обещай повиноваться ему, и он пощадит тебя. Ты согласна?

Черное лицо Османа Ферраджи плыло и танцевало перед ней.

Анжелика подумала, что это последнее лицо, которое она видит в своей жизни. И хорошо!.. Осман Ферраджи был велик! А большая часть людей так мелки, так ничтожны… Затем рядом возникло бородатое светлое лицо Колена Патюреля.

— Моя бедненькая крошка… Вы же не дадите себя так калечить… Бедняжка моя…

«А зачем вы позволили распять себя, Колен Патюрель?» — захотелось спросить ей.

Но ее губы смогли произнести лишь одно слово:

— Нет!

— Тебе оторвут груди! Тебя изуродуют раскаленными щипцами, — сказал Осман Ферраджи.

Глаза Анжелики закрылись. Ей хотелось остаться наедине с собой и своей болью. Люди уплыли. Они уже далеко…

О, сколько еще это будет тянуться? Она услышала ропот рабов в конце зала и вздрогнула. Что собирается делать палач?.. Затем чего-то бесконечно ждали. Потом ее руки развязали, и она поползла по колонне вниз, куда-то далеко, очень далеко и очень долго…

Когда Анжелика пришла в себя, она лежала на боку, щекой на шелковой подушке. Первым, что она увидела, были руки Османа Ферраджи. Ей смутно вспомнилось, как в бреду она цеплялась за эти патрицианские руки с ногтями более красными, чем рубины его колец. Она чуть-чуть повернулась. Память совершенно восстановилась, и ее охватила особенная легкость, какую она испытывала, рожая своих детей. Боль отступала, и в душе рождалось ощущение чуда.

— Все кончилось? — спросила она. — Меня пытали? И я сумела вытерпеть?

— И я умерла? — передразнил ее Осман Ферраджи. — Глупенькая строптивица! Аллах не был очень милосерден ко мне, когда поставил тебя на моем пути. Знай, что если ты еще жива и тебя всего лишь постегали по спине, то это потому, что я сказал Мулею Исмаилу о твоем согласии. Но так как ты не могла сразу же доказать ему свою покорность, он позволил унести тебя и лечить. Вот уже три дня, как ты мечешься в лихорадке. Ты будешь достойна царственного внимания не ранее следующей луны.

Глаза Анжелики наполнились слезами.

— Значит, все начнется снова? Зачем вы это сделали, Осман Ферраджи? Почему не дали мне умереть? У меня нет мужества повторить все еще раз…

— Ты уступишь?

— Нет! О, вы же хорошо знаете, что никогда!..

— Ну и ладно, не плачь, Фирюза. У тебя есть время приготовиться к новым мучениям, — насмешливо успокоил ее Верховный евнух.

Он вернулся повидать ее вечером. Она набиралась сил и уже могла, полусидя, опираться на подушки заклеенной пластырем спиной.

— Вы украли у меня смерть, Осман-бей! — сказала она. — Но вы этим ничего не выиграете. Я никогда не стану ни третьей женой, ни фавориткой Мулея Исмаила. Я ему скажу это в лицо, когда представится возможность… И… все начнется снова! Я не боюсь. Господь не оставляет мучеников, приемлющих страдания во имя его. Да и это бичевание не было таким уж нестерпимым…

Верховный евнух закинул голову и позволил себе рассмеяться, что с ним редко случалось.

— В самом деле? Да ты хоть знаешь, глупая, что существует много разных способов бить кнутом. Удары могут отрывать куски тела, а могут лишь слегка ранить кожу, чтобы потекла кровь и чтобы произвести впечатление, как было на этот раз. Хлыст можно вымочить в наркотическом отваре и тогда, попадая на рану, он дурманит пытаемого, облегчая страдания. Это не было таким ужасным?.. Еще бы! Я дал приказание щадить тебя.

Анжелику охватили противоречивые чувства. Наконец удивление побороло обиду за обман.

— О, зачем вы это сделали для меня, Осман-бей? — серьезно спросила она. — Я ведь обманула ваши надежды. Вы рассчитываете, что я еще опомнюсь. Нет! Я уже не передумаю. Я никогда не уступлю. Вы прекрасно знаете, что это невозможно!

— Конечно, знаю, — вдруг горько произнес Верховный евнух.

Черты его лица на мгновение изменились, утратив обычное величие — в них мелькнуло выражение грустной обезьяны, присущее огорченным неграм.

— Я испытал силу твоего характера… Ты как алмаз. Ничто тебя не сломает.

— Тогда зачем?.. Почему не предоставить меня моей печальной судьбе?

Он замотал головой.

— Я не могу… Никогда не смогу смотреть, как Мулей Исмаил калечит тебя. Ты самая красивая и самая совершенная из женщин. Не думаю, чтоб Аллах часто создавал существа, подобные тебе. Ты поистине Женщина. И наконец, я тебя нашел после стольких поисков на рынках мира!.. Я не дам Мулею Исмаилу уничтожить тебя!

Анжелика кусала губы от смущения. Он заметил ее недоуменный взгляд и с улыбкой добавил:

— Такие слова в моих устах кажутся тебе странными? Что ж, я не могу тебя желать, но могу тобой восхищаться. И может быть, ты вдохновляешь мое сердце…

Сердце? У него, подвесившего шейха Абдель-Карима над костром, отправившего юную черкешенку на казнь?

Он начал говорить медленно и задумчиво.

— Да, это так. Мне нравится, что твой ум не уступает твоей красоте… Меня пленяет совершенство, с каким твое тело отражает твою душу. Ты существо благородное и необычное… Тебе известны женские уловки, не чужда свойственная женщинам жестокость, но, несмотря на твои острые коготки, ты сохранила материнскую нежность!.. Ты переменчива, как море, и постоянна, как солнце… Ты кажешься восприимчивой ко всему, искушенной и все же остаешься наивной латинянкой, преследующей свою единственную заветную цель… Ты похожа на всех женщин и вместе с тем тебя не сравнишь ни с одной… Мне нравятся мысли, еще не созревшие в твоей умной голове; нравится даже то, какой ты будешь в старости… Мне нравится, что ты могла безумно желать Мулея Исмаила, бесстыдная, как Иезавель, и попыталась его убить, как Юдифь убила Олоферна. Ты священный сосуд, куда Создатель, кажется, влил все сокровища вечной женственности…

И, помолчав, заключил:

— Я не могу позволить разбить тебя. Аллах мне бы этого не простил.

Анжелика выслушала его со слабой улыбкой на поблекших губах.

«Если однажды меня спросят, от кого я получила самое прекрасное любовное признание, я отвечу: это было признание Верховного евнуха Османа Ферраджи, попечителя гарема Его величества султана Марокко». Надежда вновь вспыхнула в ней. Она была уже готова просить его помочь ей бежать, но инстинктивная осторожность все же удержала ее. Она уже слишком хорошо знала неумолимые законы сераля, чтобы сознавать, что сообщничество Верховного евнуха — утопия. Надо быть наивной латинянкой, как он сказал, чтобы мечтать об этом.