Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

– Не беспокойся. Я сумею убедить ее.

– Ступай же. Это ей ты оказываешь услугу, ей, а не мне.

Самуил вышел.

Направляясь в комнату Фредерики, он бормотал сквозь зубы:

– Говорил же я ему, что неосторожность в два счета его прикончит! А это можно считать большой неосторожностью! Отеческая нежность, ха! Хотел бы я посмотреть, как бы ему удалось возыметь к ней нежность иного рода! Но напрасно он воображает, что я стану полагаться на его слово! Ах, уж не сомневайся: хочешь ты того или нет, а я сделаю так, что все будет в полном порядке! Болван несчастный! Ведь мог спасти себя, стоило только отдать ее мне… Он упустил этот шанс. Тем хуже для него! Придется обвенчать с ним Фредерику, раз иного средства теперь нет. Но в противоположность тому, что происходит в «Гамлете», я берусь доказать, что остывшие блюда свадебного пира можно подать на стол во время другой церемонии. Устроим сначала свадьбу, а там останется только избавиться от мужа.

Он приостановился у дверей комнаты Фредерики.

– Теперь надо подготовить выход на сцену второго персонажа этой трагикомедии.

Он постучался, и Фредерика открыла ему.

XXVII

Паук вновь плетет свою сеть

Входя в комнату Фредерики, Самуил принял чрезвычайно мрачный вид.

Его коварный замысел был прост.

«Она знает, что я люблю ее, – говорил он себе, – и вот я прошу ее руки для другого. Это не слишком похоже на действия влюбленного, по крайней мере в ее глазах: она ведь не знает, до какой степени я полон решимости разрубить этот едва завязанный узел. Что ж! Положительно необходимо превратить это в доказательство любви. Надо, чтобы все выглядело так, будто я временно отказываюсь от нее во имя ее блага. Я использую этот случай, чтобы предстать перед ней во всем блеске самоотречения и тем самым завоевать лавры великодушного героя. Теперь мне ясно, что любовные успехи всегда достигаются подобным образом: нужно лгать, чтобы женщина поверила тебе и полюбила. Я люблю Фредерику, следовательно, я пущу в ход ложь».

Фредерику поразило угрюмое выражение лица Самуила.

Она посмотрела на него в тревоге:

– Что случилось? Неужели графу фон Эбербаху стало хуже с тех пор, как я оставила его?

– Нет, успокойтесь, Фредерика. Здесь не он самый тяжелый больной.

– Так кто же тогда болен?

– Сядьте, – сказал Самуил. – Мне нужно поговорить с вами.

Фредерика села; Самуил придвинул стул и уселся с ней рядом.

– Я слушаю вас, – поторопила его девушка.

– Да, – заявил Самуил, – в этом доме, в этой комнате есть человек, который сейчас, в эту самую минуту, страдает сильнее, чем граф фон Эбербах.

– Да кто же это?

– Я.

– Вы, мой друг? – воскликнула Фредерика. – Что с вами?

– Когда вы сейчас оставили нас вдвоем, графа фон Эбербаха и меня, Юлиус вам сказал, что в нашем разговоре вы будете присутствовать. Он и в самом деле говорил со мной о вас. У него зародилась по поводу вас мечта, которая повергла меня в жестокую растерянность.

– Мечта, в которой замешана я?

– Она разрушает все мои мечты. Я вас люблю, Фредерика, вы об этом знаете, и я думаю, что вы должны это чувствовать. Я испытываю к вам чувство, не похожее на отеческую привязанность: я люблю вас ревниво, страстно. Поэтому, надеюсь, вы поймете и простите мне, что в первую минуту предложение Юлиуса причинило мне боль. Он просил у меня вашей руки.

– Моей руки? Но для кого же? – пролепетала девушка, и в ее взгляде молнией сверкнула надежда.

В самом деле, для кого граф фон Эбербах мог просить ее руки, если не для своего племянника Лотарио, о причине отъезда которого он, наконец, догадался или тот сам в письме открылся ему?

Однако первые же слова Самуила погасили в сердце бедной девочки эту зарю радостной надежды.

– Граф фон Эбербах просил вашей руки для самого себя, – объявил он.

– Возможно ли это?! – вскрикнула ошеломленная Фредерика.

– Это должно было случиться. Видя вас столько дней подряд, такую нежную и преданную, такую прекрасную, мог ли он вас не полюбить? Мысль о возможной разлуке с вами гложет его, препятствуя выздоровлению. Он хотел бы сделать все возможное, чтобы вы никогда уже не смогли покинуть его, а разве есть лучшее средство удержать вас при себе, чем брак?

«Он мог бы найти и другое», – подумала бедняжка.

Но вслух она не произнесла ни слова.

– Вот о чем он поручил мне поговорить с вами, – продолжал Самуил. – Он считает, что конец его близок, и я боюсь, что он более чем прав. Но прежде чем умереть, он, по крайней мере, хотел бы иметь счастье назвать вас своей женой.

– Его женой! – прошептала Фредерика.

– Да. Понятен ли вам этот странный каприз сердца, которое скоро перестанет биться? Я прекрасно знаю, что он не потребует от вас абсолютно ничего, кроме продолжения тех дочерних ласковых забот, что скрасят его последние часы. Я понимаю, что он будет чтить вас как дочь. Но мне, любящему вас, мне, прежде Юлиуса испытавшему и высказавшему перед вами желание, в котором заключается вся моя жизнь, удастся ли спокойно перенести мысль, что другой, пусть лучший друг и даже друг умирающий, прежде меня назовет своею ту, которая дала слово носить мое имя?

– Я действительно обещала вам это, – медленно произнесла Фредерика, – и вы можете рассчитывать, что я сдержу слово. Я принадлежу вам, и не было нужды советоваться со мной, прежде чем дать ответ графу фон Эбербаху. Я отказываюсь.

– О, вы ангел! – с горестным вздохом воскликнул Самуил. – Но я-то разве вправе злоупотреблять вашим великодушием и могу ли я платить за вашу преданность своим эгоизмом? Неужели два человека должны страдать, чтобы сделать меня счастливым? Особенно если эти двое – мужчина, которого я люблю как брата, и женщина, которая мне больше, чем сестра? Не окажусь ли я полным ничтожеством, если своим сопротивлением обреку его на смерть, а вас – на бедность?

Он умолк, как бы борясь с собой и напрягая силы, чтобы решиться на жертву. Потом заговорил вновь:

– Мой друг при смерти. Он только и жив, что этой последней надеждой. Разрушить ее значило бы нанести его существованию сокрушительный удар. По всей вероятности, он от этого умрет. Убедить его отказаться от этой мысли? Невозможно. Он за нее держится со страстным упорством, присущим детям и умирающим. Моя дружба мучительно борется с моею же любовью. Я чувствую, что было бы едва ли не преступлением отказать бедной душе, уже угасающей, в последней радости, которая в этом мире никому не причинит вреда, а ему позволит отойти в иной мир с улыбкой на устах.

– Вы так добры, – сказала Фредерика, тронутая сердечным участием, прозвучавшим в этих великодушных словах.

– Но все же я думаю не столько о Юлиусе, – продолжал Самуил, – сколько о вас. Этот брак в одну минуту сделает вас богачкой, обладательницей миллионов и даст вашей красоте, вашему уму, вашему удивительному сердцу обрамление более роскошное и блистательное, чем вы когда-либо могли вообразить даже в самых дерзких грезах. Имею ли я право лишать вас такого яркого, ослепительного будущего? Могу ли я желать этого, любя вас? Это бы значило опорочить любовь: разорить женщину, которую любишь! Я не хочу, чтобы вы меня проклинали.

– Не думайте так, друг мой, – отвечала растроганная Фредерика. – Вы слишком хорошо меня знаете, чтобы предполагать, что я придаю такое значение деньгам. Я и не знаю толком, что стала бы с ними делать. Выросши в уединении, я никогда не имела никаких особенных потребностей и не знаю, зачем нужен блеск. Не бойтесь же когда-либо услышать от меня хотя бы тень упрека, что по вашей вине я упустила случай разбогатеть. Если бы граф фон Эбербах был беден и речь шла лишь о том, чтобы скрасить последние дни этой благородной жизни, я бы могла пожалеть, что не свободна. Но с той минуты, как разговор зашел о деньгах, я только радуюсь возможности доказать вам: если надо выбирать между вами и богатством, я никогда не предпочту богатства.

«Ах ты черт! Похоже, я был слишком трогателен, – подумал Самуил. – Пора умерить чувствительность».

И, пожимая руку Фредерике, он сказал:

– Благодарю. Никогда не забуду того, что вы сейчас мне сказали. Но подобной жертвы я не приму. Впрочем, ничего не следует преувеличивать. Надо еще поразмыслить. В этом браке, я знаю точно, не может заключаться ничего такого, что способно встревожить даже самого мрачного ревнивца. Придется лишь немного подождать. А уж в том, что ожидание будет недолгим, я вам ручаюсь.

Последние слова он произнес таким странным и полным решимости тоном, что Фредерика вздрогнула.

– Так он в самом деле настолько болен? – спросила она.

– О! Ему осталось жить не более полугода, если только можно назвать жизнью нудное, бессильное и томительное угасание в кресле. Так что страшит меня вовсе не он.

– Но кто же вас страшит? – удивилась Фредерика.

– Вы, – помолчав, отозвался Самуил.

– Как это? – пробормотала она, не понимая, о чем он говорит.