Огненный столб - Джудит Тарр

— …было помешательством с горя и верной смертью. — Иоханан хмуро посмотрел на фигуру, садящую на осле. — В ту ночь, когда мы ее забрали, она собиралась не куда-нибудь, а в реку. Мы дали ей жизнь. И свободу гневаться.

— Может быть, ей нужно было позволить умереть.

Иоханан остановился. Нофрет, шедшая с ним за руку, тоже остановилась.

— Возможно, — сказал он, — но я так не думаю. Бог рассчитывает, что она сделает кое-что еще, кроме как сидеть в шатре, дуться на всех и оплакивать утраченный трон. Чем раньше она это поймет, тем лучше будет нам всем.

— Я хотела бы… — начала Нофрет, но замолчала. Она все еще была служанкой своей госпожи и о некоторых вещах не могла сказать даже Иоханану.

Но он все сказал за нее:

— Мы все хотели бы, чтобы она поняла. Жалость здесь бесполезна; сочувствие не нужно женщине, пренебрегающей им. Может быть, все-таки, по заду?..

— Нет! — Нофрет попыталась вырваться, но он был слишком силен. — Не говори так. Что бы ты о ней ни думал, она все еще царица и богиня и не может быть никем другим.

— Не хочет, — поправил ее он. — Но ей все же придется. Даже если это убьет ее.

— Думаешь, убьет?

— Может быть, и нет, хотя иногда я надеюсь, что да. Она никогда не была особенно приятным человеком.

— И никогда не умела им быть. — Нофрет обнаружила, что он послушно замедлил шаг, идя вровень с ней. Позади них был теперь только отряд молодых людей с луками и копьями для защиты от хищников, четвероногих и двуногих. У Иоханана за плечами тоже висел лук и колчан со стрелами.

Нофрет чувствовала себя в безопасности, но была очень расстроена. Тоска и печаль овладели ею.

— Царевен не любят. Им поклоняются. Откуда ей знать, как себя вести, чтобы понравиться людям?

— Некоторые люди знают это от природы. — Иоханан шел теперь вровень с нею и чуть позади. Так они уже прошли через пустыню, подстраиваясь под шаг друг друга, чувствуя покой от присутствия другого — даже сейчас, когда были почти на грани ссоры.

— Я устала, — призналась Нофрет, пройдя несколько десятков шагов. — И была бы рада избавиться от обязанности служить моей царственной госпоже.

— А ты обязана?

— Я дала слово.

— Когда? Когда тебя принесли ей в дар? Она теперь не царица. Ты больше не ее рабыня.

— Только в сердце. Я не могу оставить ее.

— Придется. Если ей суждено перерасти саму себя, ее нужно предоставить самой себе. Ты не должна ее нянчить. Если она хочет есть, пусть заработает свой хлеб и сама испечет его. Если она хочет спать в шатре, пусть поставит его. Если она хочет, чтобы ее одежда была чистой, пускай выстирает. Она может делать все, что делает любая женщина из любого народа.

— Мужчины этого не делают, — заметила Нофрет.

Он ухмыльнулся.

— Что ж, если она не хочет быть женщиной, пусть станет мужчиной: пасет стада, отгоняет диких зверей и защищает племя.

— А по вечерам сидит в шатре, попивает финиковое вино и рассказывает занимательные истории. — Нофрет покачала головой. — Такое ей подошло бы больше, но не думаю, что она захочет все дни проводить на солнце. Это погубит цвет ее лица.

— Ну, вот видишь. Ей придется научиться быть просто женщиной, а не царицей.

— Она не станет учиться.

— Если ей понадобится, станет.

Нофрет замолчала. Иоханан не прерывал молчания. В этом было одно из его величайших достоинств: он знал, когда нужно помолчать. Так они и шли по дороге, по которой ходили апиру еще в те времена, когда мир был юным, перегоняя стада с пастбища на пастбище.

52

Анхесенамон училась тому, чему вынуждена была учиться. Та первая ночь, когда Нофрет не пришла ставить ее шатер, была горькой для них обеих. Она была слишком горда, чтобы прислать кого-нибудь за своей служанкой. Нофрет часто оглядывалась на ту сторону лагеря, где сидела одинокая прямая фигурка, ожидая, когда ей придут прислуживать, но каждый раз Иоханан перехватывал ее взгляд или Леа звала ее к костру обсудить что-то незначительное, но срочное.

В ту ночь Анхесенамон спала на земле, в холоде и без ужина. Никто не дал ей одеял. Никто не принес ей поесть. Кто-то — не Нофрет, которую все время чем-то отвлекали, — оставил рядом с ней лишь бурдюк с водой, чтобы она могла утолить жажду.

Утром снова двинулись в путь. Нофрет сказали, что до зеленых пастбищ три дня пути. Она боялась не увидеть среди людей свою госпожу, но, оглянувшись, заметила маленькую прямую фигурку на осле, как и накануне.

В этот вечер Анхесенамон поставила шатер, долго провозившись с ним, хотя шатер был маленьким и легким. Но она никогда не трудилась выяснить, как с ним обращаться. Нофрет с трудом удерживалась, чтобы не броситься на помощь, даже когда стало ясно, что Анхесенамон удастся поесть, только если она потрудится подойти к одному из костров и попросить хлеба. У нее была вода и немного фиников, которые собрала Нофрет, когда они уходили с горы. Если Анхесенамон съела их, то в шатре, где никто не видел.

Никто к ней не обращался. Об этом специально не сговаривались, просто все так решили. Она должна разговаривать с людьми, если хочет, чтобы говорили с ней. Она должна заслужить свое место среди людей или не иметь никакого.

Не в характере Анхесенамон было плакать, даже от жестокой обиды. Она не прятала от племени холодное гордое лицо. Попросив, наконец, хлеба, она сделала это с ледяной вежливостью. Ей дали хлеба с теплотой, которая сама по себе выглядела укором, и пригласили провести вечер у костра Коры и Элишебы. Агарона с ними не было: он сидел с Леа, Иохананом и Нофрет, ужиная окороком газели, которую днем подстрелил Иоханан.

Другой окорок жарили его жены. Они предложили Анхесенамон самые лакомые кусочки, но та отказалась, отступила и удалилась в свой холодный шатер, в свое надменное одиночество.

Глядя на это, Агарон покачал головой и вздохнул.

— Трудно стать человеком, когда так долго был богом.

— Придется научиться, — сказала Леа, — или умереть. — Она смотрела, что происходит возле другого костра. Там сидел Моше с маленьким сыном на коленях, а вокруг толпились старшие. Он что-то говорил, как обычно, и заикание, бывшее его проклятием с юных лет, вовсе не мешало ему. Старшие дети слушали и кивали. Иногда они спорили, но быстро приходили к согласию.

«Он снова говорит о боге», — подумала Нофрет. Они обсуждали новый закон, который пожелал дать людям его бог. Апиру были готовы спорить даже с самим богом и его пророком. И только когда разговор шел непосредственно о боге, замолкали и слушали, веря, что бог говорит со всеми, но яснее всего — с пророком Моше.