Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс

на смуглых щечках. Внутренний костюм персидских женщин является лишь незначительным улучшением костюма нашей прородительницы в Эдемском саду, и из-за этого они поспешно надевают легкую шалеоподобную одежду, чтобы выйти и посмотреть, как я еду. Они всегда гораздо меньше заботятся о том, чтобы скрыть свои остальные части тела, чем о своих лицах, и, как мне кажется, они вообще мало заботились в этот раз о чем-либо вообще, кроме велосипеда. После катания для них я могу вполне поздравить себя с тем, что за осмотр достопримечательностей скорее я был обязан им, а не наоборот.

После ужина соколиный охотник Паша Хан приносит мне несколько прекрасных соколов, и в ответ на вопросы, касающиеся одного из них со связанными веками, что, по-видимому, является довольно жестоким, мне говорят, что это обычный способ покорить дух молодых соколов и сделать их податливыми и покорными. Веки прокалываются с помощью иглы и шелковая нить затем прикрепляется к каждому веку, а концы связываются вместе на голове, достаточно плотно, чтобы они не могли открыть глаз. Соколиная охота считается главным видом спорта персидского дворянства, но средний персиянин слишком ленив для спорта на открытом воздухе, и содержание соколов модно, потому что считается признаком ранга и благородства, а не спорта. С утра Паша Хан удивительно приятен и, похоже, старается как можно лучше искупить маленькую невежливость вчерашнего вечера и удалить любое неблагоприятное впечатление, которые я могу сохранить о нем, перед тем, как я уйду. Его два сына и пара солдат сопровождают меня верхом на некотором расстоянии вверх по долине. Долина усеяна деревнями, и во второй мы останавливаемся в резиденции джентльмена по имени Аббас Кула Хан и принимаем чай и легкие закуски в его саду. Здесь я узнаю, что Паша Хан осуществил свои добрые намерения таким образом, что принял меры для предоставления мне вооруженного сопровождения из пункта в пункт. Насколько далеко продвинется это благонамеренное соглашение, я не могу понять, да и я не хочу выяснять это, будучи уже достаточно хорошо убежденным, что эскорт окажется невыносимой помехой, от которых нужно избавиться при первой же благоприятной возможности. Аббас Кула Хан теперь присоединяется к компании, пока мы не доезжаем до вершины холма, с которого хорошо виден мой путь вперед, чтобы они могли стоять и наблюдать за мной. Все прощаются со мной, за исключением солдата, который будет сопровождать меня в дальнейшем. Когда мы пожимаем друг другу руки, молодой человек, которого я толкнул в ирригационную канаву, указывает на похожую рядом и качает головой с забавной торжественностью. Я не могу сказать, является ли это выражением его печали о том, что я вынужден был толкнуть его, или что он сожалеет что разозлил меня до такой степени, что заслужил это. Наверное, всё-таки последние.

Мой эскорт, хоть и солдат, одет в костюм мало чем отличающийся от деревенских жителей лучшего класса. Он - человек с миндалевидными глазами, больше с татарской внешностью, чем персидский. Помимо короткого персидского меча, он вооружен винтовкой Мартини Генри образца 1862 года. Большое число этих винтовок попало в руки турок, курдов и персов со времен русско-турецкой войны. Мои прогнозы относительно превращения эскорта в невыносимую неприятность, скоро подтвержадется. Поскольку парень, похоже, считает своим главным долгом скакать вперед и уведомлять жителей деревни о моем подходе и доводить до них самое невероятные сведения о моем чудесном внешнем виде. Результатом всего этого является рост его собственной важности в том, что под его защитой находится такой замечательный человек, а я превращаюсь из ненавязчивого путешественника во что-то похожее на бесплатный цирк для толпа босоногих крестьян. Вскоре я обнаруживаю, что с характерной персидской правдивостью он также распространяет интересный отчет о том, что я путешествую таким необычным образом, чтобы донести послание «Ингилис шаха» до «Шаха Шахов Ирана» (персы называют свою страну Иран), тем самым увеличивая свою собственную важность и удивление людей относительно меня.

До сих пор персидские деревни мало чем отличались от турецких, но такие ценные объекты, как бахчи, виноградники и т. д., вместо того, чтобы находиться под наблюдением сторожа, обычно окружены солидными глинобитными стенами высотой десять или двенадцать футов.

Самих сельских жителей, которые были бы не предусмотрительны и безхозяйственны, как турки, в целом немного. Но этого не достаточно, и их состояние совсем не завидно. Летом они живут сравнительно хорошо, им не хватает одежды, но они счастливы и довольны отсутствием реальных страданий. Их вполне устраивает диета из хлеба, фруктов и огурцов, они редко пробуют мясо любого вида.

Но топлива так же мало, как в Малой Азии, и, как и у турок и армян, зимой у них есть особый экономичный способ чтобы согреться. Поместив чан с горящим тезеком под низкий стол, вся семья собирается вокруг него, накрыв стол и себя конечно же, поднимают руки со своими одеялами, соединившись друг с другом в этой нелепой манере, они болтают и коротают мрачные зимние дни. В третьей деревне, оставив сыновей Паша-хана, мой татарский эскорт с большим количеством нелепых указаний своему преемнику доставляет меня к другому солдату, который сам возвращается обратно; это моя благоприятная возможность, и вскоре после отъезда из деревни я призываю моего доблестного защитника вернуться. Кажется, что этот человек совершенно не в состоянии понять, почему я отдаю ему приказ покинуть меня, и тщательно демонстрирует свои способности к пантомимике, чтобы впечатлить меня информацией о том, что страна впереди полна очень плохих курдов, которые убьют и ограбят меня, если я рискну остаться среди них без защиты от солдата. Выразительный жест, проведение пальцем через горло, кажется любимым способом обозначения личной опасности среди всех этих людей. Но я уже понимаю, что персы живут в смертельном страхе перед курдскими кочевниками. Следовательно, его предупреждения, хотя и явно искренние, попадают в предвзятые уши, и я безоговорочно приказываю ему уйти. Дорогу на Тебриз теперь легко найти без проводника и с чувством полной свободы и безудержности, которое разрушалось из-за того, что рядом с ним едет всадник, я двигаюсь вперед, находя нужные дороги и проходя через несколько деревень в течение дня. Главной заботой крестьян тереть является задержание меня до тех пор, пока они не приведут местного хана, чтобы тот увидел, как я еду, очевидно, из-за рабского желания угодить своему господину. Они собираются вокруг меня и препятствуют моему отъезду, пока он не прибудет. Обращение к револьверу неизменно обеспечит мое освобождение, но, естественно, человеку стыдно угрожать жизни людей даже в тяжелых обстоятельствах принудительного задержания.

Однажды мне удалось их