Все и немного больше - Жаклин Брискин

Хотя Гарри Каннингхэм большую часть жизни прожил в Беверли Хиллз и не очень вписывался в самонадеянную родню Койнов, миссис Каннингхэм преисполнилась решимости дать ему последний приют именно здесь.

С легкостью, которая сопутствует богатству, Чарльз договорился с муниципальными властями.

На следующее утро после смерти мистера Каннингхэма прибыл огромный грузовоз с большим свинцовым гробом. Вдова удалилась в одну из специально оборудованных кабин (с ней находилась горничная), где и проплакала всю поездку на восток.

Алфея и Чарльз сидели в другой кабине.

Алфея смотрела на белые бесконечные облака. Она ощущала тупую головную боль, к глазам подкатывали слезы. Должно быть, слезы могли облегчить ее состояние, но в ее мыслях и чувствах был настоящий сумбур. Она не испытывала ни большой печали, ни неприличного ликования оттого, что умер ее враг и любовник.

Она постучала кольцом по стеклу.

Внезапно зубы ее застучали, она была не в силах унять дрожь рук. Казалось, Алфея перенеслась в ту давнюю ночь. Она чувствовала шелковистость пижамы на своем теле, погрузившись в черную комнатную тьму, вновь переживала умопомрачительный ужас от ощущения, что кто-то находится в комнате, кто-то движется к ней, и у нее нет сил ни дышать, ни кричать. В нос ударяет запах спиртного, чьи-то руки шарят по ее еще безволосому лобку, и она пытается освободиться от навалившегося на нее тела.

Алфея тихонько застонала.

Подошел Чарльз, оперся ладонями о ручки кресла, наклонился, глядя на мать. В покрасневших глазах его читались любовь и забота.

— Что с тобой, мама?

Она, дрожа, откинулась назад, не в состоянии говорить.

— Тебе дать что-нибудь выпить?

Алфея кивнула. Когда Чарльз вернулся со стаканом виски с содовой, руки ее дрожали до такой степени, что она не могла взять стакан. Чарльз поставил стакан на столик, сел на ручку кресла и стал гладить ей плечи. Постепенно Алфея начала успокаиваться.

Он просто чудо, мой Чарльз, подумала она.

И как следствие к ней пришла внезапная решимость: я не позволю, чтобы его увлекла эта некрасивая дешевенькая малышка, дочь актриски.

Она игнорировала тот факт, что ее собственным любовником был брат Сари и что на уик-энд Билли приедет в Нью-Йорк, чтобы утешить ее. Она с болью осознала, что из всех живущих лишь Чарльз не был ее естественным врагом, и она должна проследить, чтобы у него было все самое лучшее.

В разрыве между облаками был виден пролетающий самолет. Через минуту или две руки ее успокоились, и она взяла стакан. Алфея медленно, долго пила.

— Это то, что мне было нужно, — сказала она. — Спасибо тебе, дорогой.

Все семейство или во всяком случае все те, кто находился в стране, сочли своим долгом прибыть в этот дождливый, прохладный день на похороны. Сразу после захоронения все направились в так называемый коттедж.

После смерти третьей миссис Гроувер Т. Койн огромное здание с высокими золочеными потолками, облицованное черным мрамором и обставленное старинной итальянской мебелью, было отдано штату Нью-Йорк под музей. Семья Койнов сохранила, однако, за собой большой дом для гостей, который они использовали лишь по случаю подобных траурных мероприятий. Расположившись вокруг огромного готического камина в гостиной, пятнадцать одетых в черное людей пили коктейли и с невозмутимыми улыбками беседовали. Гертруда, которую семья нервировала даже в лучшие времена, сразу же удалилась в свою спальню со знаменитой кроватью кардинала Мазарини.

Алфея, одетая в черное платье, оказалась самым близким родственником умершего.

Ее еще острее мучило чувство неполноценности среди представителей клана Койнов, собравшихся в одном месте и в таком количестве.

Она уцепилась за руку Чарльза, прикрываясь сыном, как щитом. К счастью, он унаследовал проклятую уверенность Койнов. (Она никогда не связывала это качество своего сына с Джерри.) Даже под защитой Чарльза Алфее с трудом удавалось демонстрировать свою значительность, с ученым видом рассуждать о Вьетнаме, Давиде Хокни и парижских выставках — у Койнов считалось неуместным говорить об усопшем.

В пять часов стали разъезжаться, и изготовленные по специальному заказу лимузины зашуршали по мокрому гравию.

Официальный похоронный ритуал закончился. Останки Гарри Каннингхэма, как считалось, нашли вечное пристанище.

Чарльз спросил:

— Ты поедешь завтра в Нью-Йорк?

При одной мысли о том, что она может задержаться в этом мрачном месте дольше положенного времени, Алфея содрогнулась.

— Да, конечно.

— Я возвращаюсь в Калифорнию с бабушкой. — Чарльз опустился в кресло, вытянув перед собой длинные ноги. Лицо его было печальным. После смерти Фирелли дед оставался единственным взрослым мужчиной в его семье. — Завтра.

Комната как-то зловеще покачнулась.

— Чарльз, — сказала она, — не спеши уезжать.

— Но ты выглядишь отлично. Ты всех затмила.

— Это лишь фасад.

Дождь забарабанил по стеклу; поленья в камине корчились и потрескивали.

После некоторых колебаний Чарльз сказал:

— Я обещал бабушке побыть с ней месяц до того, как начну работать. — Он должен был прийти в Нью-Йоркский банк Койнов, который ими полностью контролировался, в начале мая. — Она была растрогана, когда узнала, что я побуду в «Бельведере».

— Я… понимаешь, я верю, что бабушка нуждается в тебе, но она может излить свое горе. А вот я… у меня все внутри закупорено, и я чувствую себя так странно. — Ее глаза подернулись легкой пеленой слез.

Некоторое время Чарльз молчал, затем опустил голову.

— Я обещал также Сари.

Алфея почувствовала кинжальный укол ненависти к Сари. Почему она не называет себя как положено — Сара? Я должна уберечь его от нее.

— Что ж, если обещал, ты должен ехать в Калифорнию.

Чарльз высморкался.

— Может, мне остаться до пятницы?

— Я была бы весьма признательна, Чарльз.

Она пододвинулась к нему, коснулась его плеча.

— К тому времени самое тяжелое для меня будет позади.

Он решительно поднялся.

— Увидимся за обедом.

Оставшись одна, Алфея прислонилась к пышному гобелену, вытканному для папы римского в пятнадцатом веке, и разрыдалась. Она оплакивала не покойного — смерть отца встряхнула ее, привела в смятение.

Алфея положила влажную щеку на обитую шелком ручку кресла и внезапно вспомнила, что на уик-энд в Нью-Йорк прилетит Билли.

Это хорошо, подумала она. Все эти ужасные последние недели я была невероятно чувственной. Я постоянно нуждалась в его возбужденной плоти. Что происходит со мной? Раньше я не была такой ненасытной.