Скитальцы - Хао Цзинфан

костре, а вокруг простирались заснеженные поля, по которым давным-давно никто не ходил. Там можно было видеть небо и смотреть на звезды, которые в ярком сиянии земных городов чаще всего были не видны. Люинь не совсем понимала, каковы цели этих людей, но радостно выкрикивала их лозунги и размахивала их знаменами. Она была похожа на ребенка, который пришел повеселиться, и ей было всё равно, куда идти и зачем. Просто было весело и радостно.

Теперь, вспоминая то время, Люинь думала о том, как счастлива была тогда. Полностью погруженная в жизнь, она не испытывала нужды в раздумьях. Она попросту шла следом за своими решительными и страстными друзьями на демонстрации и марши протеста, кричала и размахивала рукой, сжатой в кулак – о какая же то была ничем не замутненная радость!

В итоге их арестовали по обвинению в причинении повреждений аэропорту на плато. После трех дней заключения в тесных камерах центра предварительного заключения их отпустили и депортировали – каждого в свою страну. Не слишком феерический получился финал, но шума ревизионисты всё же наделали немало. Смеясь и обнимаясь, они попрощались друг с другом и разлетелись по Земле.

Люинь очнулась от раздумий. Она спрыгнула с подоконника, босиком подбежала к экрану на стене и открыла свой почтовый ящик.

Дорогой Эко!

Надеюсь, у тебя всё хорошо.

Что происходит с движением, которое ты собрался начать?

Я восхищаюсь тобой и желаю тебе всего самого лучшего.

Я хотела спросить тебя – как дела у ревизионистов на Земле? Не знаешь ли ты, не начали ли они какое-то новое движение, не опубликовали ли новые манифесты? Некоторое время я путешествовала и участвовала в маршах вместе с ними и теперь скучаю по тем дням.

Спасибо тебе,

Люинь.

Люинь нажала кнопку «Отправить» и задержала взгляд на экране, где программа в виде мультипликации показала улетающее письмо. Она поняла, что нужно действовать. На самом деле ее не так уж сильно волновала система как таковая, и даже различия между системами, и она не разделяла примитивной неприязни Чаньи к тому, что та именовала «врожденным злом системы». Люинь влекло к себе действие как таковое. Ей нравилась чистая жизненная сила, обнажавшаяся, когда кто-то посвящал себя некоему движению, вспышки высвобождения, горевшие резким контрастом на фоне привычных будничных забот, ограничений и разумности повседневной жизни. Когда кто-то вел себя как часть движения, этот человек наполнялся жизнью и соединялся с собственной волей. Люинь завидовала такому состоянию.

Она еще какое-то время подумала о том движении, которое они собрались затеять, и приняла решение. Что бы ни было, она решила попытаться. Ей было только восемнадцать, она стояла на пороге большого мира. Она и ее товарищи были недовольны миром, и для них это была чуть ли не единственная возможность сразиться с ним. Она подумала, подумала… и сказала «да».

* * *

Место, выбранное для принятия окончательного решения перед запуском движения, было для Люинь и самым желанным, и таким, которого она всеми силами хотела избежать: кабинет ее родителей. Руди пригласил прийти Чанью, Люинь и всех остальных. Люинь была очень удивлена тем, насколько серьезно ко всему этому отнесся ее брат.

А у нее всё же имелись некоторые сомнения. По прошествии стольких дней родительский кабинет в её сознании превратился в сложный огромный сад. Она долго старалась держаться подальше от этой комнаты, сама не зная, что так пугает ее. Нет, конечно, пугали ее не предметы, оставленные там в память о ее родителях, но ей не хотелось сейчас смотреть на них, поскольку она потратила столько времени и сил на изучение их смысла. Возможно, именно потому, что она так страстно окунулась в изначальное расследование, те препятствия, которые она встретила на своем пути, отбросили ее к другой крайности. Руди распахнул дверь и переступил порог. Люинь молча последовала за ним. Стараясь, чтобы никто не заметил, как не хочется ей здесь находиться, Люинь медленно прошла мимо Чаньи, Рунге и Сорина. Ее нерешительности никто не заметил.

В кабинете царил всегдашний покой.

На длинном столе у стены лежали кисти, скульптурные ножи, стоял неубранный чайный сервиз – словно шумная вечеринка только-только разошлась. Всё в кабинете, казалось, окутано флёром старины. Косые лучи солнца, пробивавшиеся через бирюзовые шторы, образовывали холодную дугу. Там, куда не добирался солнечный свет, залегли глубокие тени, и из-за них освещенное пространство рядом с окном казалось еще более ярким, озаренным иномирным сиянием.

– Садитесь! Пожалуйста, садитесь!

Руди жестом пригласил всех усаживаться.

Люинь смотрела на друзей, занимавших места вдоль невысоких книжных стеллажей. Ее брат держался рядом с Чаньей. Сорин и Рунге устроились напротив них. Еще один молодой человек садиться не стал. Он прислонился к стеллажу. Другой уселся на полу и водрузил ноги на книжную полку.

Люинь поежилась. Всё это – даже позы ее товарищей – совпали с ее туманными воспоминаниями. Когда она была маленькая, она порой, тихо сидя в сторонке, наблюдала в точности такие сцены. Тогда в этой комнате тоже сидели молодые люди и взволнованно обсуждали разные темы за пределами реальности.

Люинь следила взглядом за собравшимися. Чанья, вертя головой, с любопытством рассматривала висевшие на стенах картины. Длинные волосы водопадом струились по ее спине. Сорин и Рунге читали названия книг в стеллажах и перешептывались. Руди стоял, опершись о полку стеллажа. Он был строго одет, выглядел красиво и уверенно улыбался гостям.

– Вы выбрали день для протеста? – спросил он у Чаньи.

– Пока нет. Думаем, выступим через четыре-пять дней.

– Как насчет воскресенья? – спросил Руди. – На этот день назначено заседание Совета, поэтому наше выступление привлечет больше внимания.

– А это не будет чересчур провокативно? – спросил Сорин с тревогой.

– Не переживайте, – ответил Руди. – Гарантирую: вам ничего не грозит. Вопрос только в том, хватит ли у вас храбрости встать с ними лицом к лицу.

Чанья вызывающе вздернула брови:

– А чего нам бояться?

Люинь ничего не сказала. У нее вообще не было желания говорить. На самом деле она оказалась в странной ловушке и находилась как бы в двух местах сразу. Происходившее рядом с ней казалось ей нереальным. Бежевые стеллажи были окутаны дымкой, сотканной из золотистых солнечных лучей, а фотографии на стенах оживали и отражали реальность. В воздухе звучал голос матери Люинь, ее черные глаза и черные волосы сияли и светились – так силен был пыл ее страсти. Напротив сидел отец Люинь, поставив локти на колени. Он кому-то что-то спокойно объяснял. Их силуэты накладывались на фигуры друзей Люинь, мать и отец