Они шли убивать. Истории женщин-террористок - Вера Николаевна Фигнер

и постов день — оказалось, что раньше 30-го июня ночные дежурства Федотовой и Тарасовой совпасть не могут, а нам очень важно иметь в лице Насти Федотовой одним сильным врагом меньше. О побеге она не знала ничего, но была уже настолько своим человеком, что подвести не могла. Оставалось 10–12 дней и за это время нужно было сделать кучу вещей, завязать концы, согласовать с волей…

Слепки с замков были сняты. Ключ от коридорных дверей был у всех постовых, но камеры на ночь запирались двойным оборотом, и ключи сдавались в контору. Кроме того, особые замки были у двух дверей, отделявших тюрьму от конторы. Итого надо было заказать 3 ключа и сделать это в последний момент, чтобы в случае догадки не успели нащупать. Кроме того, вольная одежда, адреса, деньги, маршрут улиц, где встретиться.

Со всеми этими вычислениями и заказами Александра Васильевна отправилась на свидание к «Чертику».

Тут нужно сказать несколько слов о героине этой драмы. Все слухи о том, что А. В. Тарасова была партийным человеком и специально поступила в Новиковскую тюрьму для осуществления побега — сущий вздор. Это был акт личного героизма. С трогательной простотой она ломала всю свою жизнь, рвала со всем, что составляло для нее настоящее, и доверчиво полагалась на неизвестное будущее, которое мы ей должны устроить.

А мы взвалили ей на плечи огромную ношу и даже не понимали сначала, как не по силам ей такой груз. Мы забыли, что годами учились прятаться, скрывать чувства и глаза, быстро соображать и смело действовать. А она… Ведь это была только молодая тюремная надзирательница! Но вера и любовь двигают горами — Александра Васильевна Тарасова была тому примером.

Глава 5

Вера в удачу

Кто же идет и кто остается? Надо помнить, что предприятие рискованное, может окончиться трагично, а в случае ареста результаты известные: удвоенный срок, кандалы и наручни, разряд «склонных к побегу» со всеми последствиями.

Малосрочным и кончающим нет смысла рисковать…

Но все уже было взвешено и решено. Отказались 4 человека: Ю. А. Овечкина, старая и больная женщина, рассчитывающая на близкое поселение; Настя Святова, кончавшая срок; Ханна Дзюм, плохо говорившая по-русски, беспомощная и заметная в Москве, и Вера Королева, страдавшая тяжелой болезнью сердца с внезапными жестокими припадками — она побоялась быть нам в тягость. Если они останутся в камере их ждет большая ответственность «за сообщество и недонеседие», поэтому они постарались уйти из тюрьмы — кто в околоток, кто в больницу. Одна Вера отказалась и вся отдалась сотне мелочей, которые нужно было подготовить к сроку.

На ночную смену пришла Тарасова и в щель под дверью просунула записку: взволнованно и страстно «Чертик» писал, что план наш — безумие, равное самоубийству, что нельзя рассчитывать на счастливые обстоятельства, которые очистят нам дорогу на свободу, что как раз теперь вокруг тюрьмы бродят шпики и нас при выходе перестреляют, как куропаток; наконец, нет ни денег ни людей, чтобы в неделю приготовить все, что надо — и вообще, он отказывается участвовать в этом «преступлении».

Если бы посреди камеры очутилась «Сияние» со сворой надзирателей, это не придавило бы нас больше, чем письмо «Чертика»: все готово, по крайней мере, десяток лишних людей знает о готовящемся побеге, камера полна запрещенных вещей, мы все превратились в манъяков, которые уже не в состоянии отказаться от своей мечты. Тарасову того гляди снимут — а они там, на воле, рассуждают об отсрочке, предлагают подождать, обсудить, не спешить… Самые умеренные были возмущены.

Просунули Александре Васильевне записочку — стеречь обход, постучать нам, если появится начальство (ночью часто старшие и сама Вадбольская заглядывали в глазки), и на моей койке устроили совещание. Прошептали до света и решили: настаивать, требовать, предупредить, что все равно пойдем, без всякой помощи, прямо на улицу. Гельма и Зоя добивались оружия: если будут ловить, пробиться хоть кому-нибудь, — какой угодно ценой. И об оружии написали, хотя в общем были против: вооруженное сопротивление грозило виселицей всем участникам побега, и если мы сами вольны были лезть в петлю, то тащить туда А. В. Тарасову и товарищей. с воли не имели никакого права.

Под утро сдали ответ под дверь и расползлись по койкам: еще 18 долгих часов, когда придет желанная смена…

Прошел день, как сплошной туман. Перед вечерней поверкой неожиданно в камеру входит Тарасова — добрая душа поняла, какую мы должны испытывать муку, и сменила на три часа товарку, предложив ей идти к портнихе.

— Готовьтесь к поверке. Камеру подмели? Кто дежурный — идем за кипятком!

Нина и Шура выскочили моментально.

Прошла уборка, поверка, заперты двойным поворотом замки — тюремный день кончился. В уголку наш секретарь читал ответ «Чертика», а мы жадно смотрели на ее лицо. — Быть иль не быть?

Вдруг все оно засветилось улыбкой, и синие Шурины глаза засияли, как звезды. Стало быть все хорошо! Нина звонко запела, как всегда, в минуты радости, Гельма запрыгала, все заговорили, засмеялись.

Действительно «Чертик», «Взрослый мальчик» и другие как легендарные рыцари отдавали себя в наше распоряжение, готовили ключи, адреса, платье, но решительно отказывали в оружии. На радостях мы не настаивали и впервые за много дней заснули спокойно — все пустяки, лишь бы совершилось «окисление».

Верили ли мы в удачу? Скажу с уверенностью: нет, не верили. Полная удача была бы чудом, а чудеса не живут на земле. Но большое, сложное коллективное чувство говорило: кто-нибудь да уйдет, а «на миру и смерть красна». Да и жить дальше в тюремных буднях не было сил: «хич гирше, да иньше». Все равно никто не надеялся дотянуть до конца срока, благополучно окончить каторгу. Хоть несколько минут прожить по своей воле, ярко и полно — а там все равно…

Глава 6

Сумасшедшие дни

Понеслись сумасшедшие дни. На Тарасову больно было смотреть: похудевшая, с синими кругами под глазами, она беспрестанно резко смеялась и, казалось, вот-вот оборвется истерическим припадком. На вчерашнюю обывательницу надели наряд заговорщицы и героини, и она изнемогала в чужой и чуждой ей роли. Но ее поддерживали твердые руки и на воле и в тюрьме, — это ее бодрило, давало силы и веру. Одно было страшно: перепутает, забудет, неверно рассчитает — ведь многое мы могли видеть только ее глазами. И в последние часы, когда все уже было принесено, готово, слажено, когда отступать было уже некуда — ей дали на руки писаную инструкцию, чтобы привести в