Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Симон Монье

P.S. Я забыла сказать о наших условиях: сейчас мы берем 1500 франков в месяц за занятия и пансион.

Макс Экман — Иде Карской

10 декабря 1942

Среда, 3 часа ночи.

Милые друзья, мы сейчас уходим гулять в горы… Нужно поторопиться прогуляться хорошо. Погоды благоприятные, скоро будет снег падать.

Надеемся скоро в радости увидеться вместе. Будьте счастливы.

Ваши друзья

Жорж Гингер — Сергею Карскому

14 декабря 1942

Очень вам благодарен за новости, которые вы мне сообщили, и за советы, которые принял к сведению. Надеюсь, что получили последнюю посылку, я выслал ее 3 дня назад. Очень мне теперь тоскливо: безделье, безденежье, а главное, все так затягивается, конца не видно, а петля все сжимается, становится все труднее и труднее жить.

Немножко рисую портретики, карандашом, бесплатно. Очень хотел бы вас повидать, но не могу передвигаться.

Что если бы вы попытались переместиться в более спокойные места? На левом берегу Роны, поближе к нам, есть места, где неплохо живется в какой-нибудь деревушке… Впрочем, даю эти советы avec réserve[270] — теперь никто не знает, где лучше и что лучше.

Дневник Марии Граевской

Из записей декабря 1942

Вчера я опять была на гробу Дины, с ней говорила. Долго она мне не отвечала, но перед самым уходом сказала, что не нужно столько борьбы, что у нас ничего не изменится, если мы отдадимся друг другу, и что не надо это откладывать и страдать.

Мне тяжело приняться за свои обязанности после того, что пробыла долгое время в Плесси. Дети и он меня продолжают окружать и не дают ни о чем другом думать. Но я поборола себя, больше не хочу допустить мысли о том, чтобы ему отдаться. Может быть, Дина думала, что это нужно, чтобы не страдала я. Но нет, я, наверно, буду страдать, думая о том, что несправедливо поступаю по отношению к Бете, которую теперь все чаще и чаще вижу. Она чувствует и одобряет мои поступки, она тяжело работает, но верит, что ее молитва и вера сохранят нас верными ей. Отдаться Николаю, ясно сознавая это, — кощунство. Эти мысли, наверно, руководят и Николаем.

Я опустилась, слишком отдаюсь инстинкту. Почему не молюсь, почему пламя веры не заставляет меня брать от Николая то, что он дает, и быть счастливой этим?

Нет, я не люблю его, говорит мой холодный разум, но каждый раз когда я около него, голос во мне кричит: «Николай, я люблю тебя, ты прекрасный, ставший мне вдруг поперек дороги…» Нет, это последние колебания. Ведь если, не дай Бог, наступит другой период, он перенесет нас в другую, бедную сферу животной страсти, которой я до сих пор всегда избегала. Как могу я забыть, что из-за этого я удрала от V., затем от Б., что этим своим желанием меня так пугал М. Как могу забыть все это и так часто думать о Николае земном, тогда когда я счастлива и богата, имея его небесным? Провожу первую ночь под образом, иконой, подаренной мне Николаем. Мне легко и приятно, мои отношения к нему становятся все больше и больше братскими, и я более, чем когда-либо, верю, что Бетя молилась и молится о том, чтобы ей сохранить ее Николая таким, каким она его оставила.

И я молюсь, верю, и мне легко и отрадно. Я чаще и чаще чувствую присутствие Бети, и, мне кажется, она молится так сильно, что мне удалось побороть в себе мои горячие плотские чувства к Николаю и остаются одни нежные, духовные, полные привязанности и братской теплоты. Я начинаю смотреть ему в глаза, но не знаю, не избегает ли он моего взгляда. Я иду по дороге чистой любви и верю, что мне удастся навсегда побороть мое к нему влечение физическое…

* * *

Вчера я была там. Дети и он, я их всех так сильно, сильно любила, всех вместе и каждого отдельно. Сегодня целый день одна, но вся освещена лучами, исходящими из моего вчерашнего огня, окружающим меня вчера счастьем. Да, я счастлива. Я глубоко переживаю любовь духовную, чистую, моральную. Я не хочу и не желаю с ним физической близости, мне достаточно видеть его, слушать его голос. А голос его разливается, проникает в меня, электризирует меня, и я все слышу его читающим мне свои стихи, музыка их раздается и вибрирует в моих жилах.

Целый день и всю ночь у меня в ушах раздавалась эта музыка. Я нахожусь в богатом, новом для меня мире, в существование которого не верила больше или считала его возможным только в юношеские годы. Но в мои, после всех пережитых мелких очарований и глубоких разочарований, не думала я и еще не твердо верю в возможность моего теперешнего счастья.

Для меня это возможно, потому что я не должна заботиться о завтрашнем дне, таком тяжелом, какие были и будут у Бети. Я свободна, я как-то вся принадлежу ему, не забираю ли я его у нее этим моим созвучием с его душой?

И я думаю. Скажем, Mme D. уехала. Я сижу в холодной комнате и страдаю от мороза. У нее печь горит, почему же мне не греться у нее в ее отсутствие? Я могу подбрасывать свой уголь, свои дрова. Она приедет, наверно найдет печь еще горячей, а если бы не я, может быть, она потухла б. Если б я не приезжала, сидел ли бы он дома, питался бы тою же духовной пищей? Значит я, наверно, поддерживаю его огонь — неужели же мне нельзя греться у этого огня, неужели этим я изменяю Бете?

Два часа ночи. Я прервала занятия французским языком и принялась писать. Мне кажется, что я все же путаю и противоречу себе… Теория — практика — идут ли они вместе?

Я знаю, я люблю его, желаю его, но не хочу его, НЕ ХОЧУ ЕГО, НЕТ, НЕ ХОЧУ, а правда ли это?

Чего хочу и чего не хочу?

От него, в нем, чего хочу и чего не хочу?

* * *

У меня праздничное настроение маленькой девочки, выдержавшей экзамен. Очень хорошо ответила по-немецки, и, наверно, будет у меня хорошее свидетельство. Я до того, как начала заниматься, волновалась о том, буду ли еще способна зубрить, запоминать правила, слова, боялась, что после моей болезни потеряла всякие умственные способности. Но оказалось, я опять, как в ученические годы, может быть, даже с большей легкостью, заучивала и слова, и правила наизусть.

Да, с этой стороны я удовлетворена, но с другой стороны я чего-то боюсь, боюсь того, что у меня теперь будет много свободного времени, иначе говоря, того, чего боялась вначале, что и побудило меня записаться на курсы. Боязнь эта была та, что я слишком прилипаю к Николаю. Хотелось сосредоточенности, перемены в занятиях для того, чтобы оторваться. Курсы очень много дали мне в этом отношении.

Но неожиданное исчезновение Бети все планы мои опрокинуло. Я вначале обо всем забыла, забыла, что я лично существую, и была всецело готова исполнить обязанность человека — женщины, матери по отношению к детям, которых полюбила, как родных, и, наверно, никогда больше не смогу с ними расстаться. Мой дорогой Боб, мой прекрасный Степушка! Да, а третий ребенок, что с ним делать, с отцом-то? Я его также люблю. Детей я целую, моя любовь удовлетворена, а к нему она скрывается, немая любовь, которая никогда не сможет быть удовлетворенной. Но я все дальше и все больше к нему привязываюсь, я его люблю и борюсь не с чувствами, заранее сознаю свое бессилие, но борюсь с чувствами, выплывающими наружу, с теми, которые переполняют чашу моей сдержанности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});