Замок ужаса - Юрий Брайдер

Пал еще один из противников… Оставшийся оглушил Гишторна ударом по голове, но в это время я успел нанести ему рану в бедро: теперь он мог сражаться только стоя на коленях. Тогда я отступил шаг назад и сосчитал в уме — сколько слуг было убито в доме старого Валгута; вышло что долг крови дому моей будущей жены был покрыт с лихвой, потому что слуг было только четыре, а здесь — восьмой человек ожидал моего удара.

— Бери оленя с санями и уходи в свои тундры: ты храбро сражался! — сказал я своему противнику.

Он покачал головой:

— Я не вернусь с охоты с опозоренной головой к женщинам своего племени. Я хочу туда, где теперь мои братья: мы все из одного рода!

Я понял тогда, что предо мной был очень хороший человек: он знал закон Великих Охот, был верным братом и не хотел сносить позора поражения. Поэтому я быстро опустил секиру на его голову…

Великая Охота была закончена.

III

В моем рассказе не хватает еще двух моментов, которые делают мой сон особенно дорогим для меня. Обыкновенно, он всегда приходит мне в голову, когда, после целого дня беготни по конторам, я, мелкий комиссионер, вечером возвращаюсь домой к женщине, которая делит со мной житейские невзгоды; а их в городе машинного века, пожалуй, немногим меньше, чем в первобытном лесу…

Сразив последнего врага, я шел к Валгунте. Только в этот момент, когда оборвалось дикое напряжение борьбы, я стал ощущать боль ран и нечеловеческую усталость.

Но я шел к ней гордо и прямо. Одним взмахом перерезал ей путы и сел у костра. Я ничего не говорил: я был мужчина и победитель, а женщина сама должна знать, как ей поступить в подобных случаях.

И она знала… Костер запылал ярче, и пока на нем жарилось мясо, Валгунта снегом смывала с меня кровь; она перещупала все мои раны и прикладывала к ним истертый в порошок мох, который тут же высушила на огне. И когда она притащила и положила со мной рядом Гишторна, который, слабо повизгивая, зализывал при огне следы битвы на теле, — тогда я начал ощущать счастье, о котором не умел говорить…

Насупившийся лес чернел по скатам ущелья и молчал так же, как я. Мороз крепчал, но я его не чувствовал, и ел мясо, приготовленное руками Валгунты. Потом я спал, укутанный в шкуры, а ее тело согревало меня.

Так стала она моей женой.

Обратный путь был труден, потому что ударило весеннее тепло, и снег стал таять буквально на глазах. Все полно было шума одуревшей от быстроты потоков, брызг и крутящейся пены у подмываемых скал. Мы слышали гул в горах, и оттуда, в реве ломающего стволы ветра, скатывались камни. Один из них чуть не задел пенногривого коня Валгунты, которому теперь было предназначено стать первым в моей пустовавшей до сих пор конюшне, потому что я был единственный и бедный отпрыск когда-то могущественного рода.

Прошло больше месяца, пока мы добрались до хижины.

Зигмар все-таки был там: мальчик добывал себе пищу самостоятельной охотой.

Потянулась опять полная тревог и опасностей жизнь, но у меня было приятное сознание, что я не один. И это сознание, и в то же время ответственность за благополучие семьи, которой предстояло приумножаться, — удваивало мою отвагу, когда я с ножом в руке бросался на медведя. Полный физической силы и здоровья, я любил мир, как он есть, и ничего не думал в нем изменить. Мысль, что в мире не все хорошо и могло бы быть лучше, — пришла в мою голову гораздо позже. Теперь я понимаю, что хотя я был только дикарем, но прирожденное человеку томление духа по прекрасному и стремление к неосознанным тогда еще идеалам уже просыпались во мне. И — странно! — в этом опять сыграла роль та же Валгунта, из-за которой я проливал кровь у Ворот Тундр.

Это произошло в тот последний вечер, на котором и оборвалось мое сновидение.

Мельчайшие детали этой картины до сих пор необыкновенно свежи в моей памяти, доказательством чему может послужить хотя бы песня Валгунты, которая строчка за строчкой, — сохранена моим сознанием…

Я возвращаюсь с похода, предпринятого мною совместно с рыбаками взморья против разбойников, которые грабили поселения и уводили в плен жителей нашей свободной страны.

Поздним летним вечером я, усталый, ехал домой по горным тропам на коне Валгунты. Туманом курились ущелья в ночной прохладе и зловеще хохотали совы в лесу. Туман поднимался все выше и седыми клочьями повисал над серыми впадинами.

Такая же мгла суеверия клубилась во мне: я опасался духов гор и темного бора, и грозно нахмуренные очи лесного царя чудились мне меж замшелых стволов. Я вспомнил, что тропа, по которой ехал, — считалась заколдованной, и в облако страха укуталась моя смятенная душа.

Тогда я задумался — почему вся жизнь полна страха и тревог? Почему сильный всегда поедает слабого, хотя бы последний и был прав?

Так я и не нашел ответа и стал думать о доме, потому что уже подъезжал к нему. Слабый свет лился из оконца хижины, и я услышал пение своей жены.

Валгунта пела:

Ночь над скалами: стихла кровавая свалка…Сырость от пропастей веет;В чаще лесной хохочет русалка,Месяц над бором в облаке реет.С дальней дороги муж мой домойЗаколдованной едет тропой.Глуше топот в ущельях гор —Всадник спешит к родному огню,Чисто сегодня я вымела двор,Корму насыпала в ясли коню;Венок сплела из березовых веток,Мягко настлала ложе из шкур.Будет сон твой крепок, крепок,—На груди у меня ты забудешь про бури…С дальней дороги муж мой домойЗаколдованной едет тропой.

В темной душе моей произошло какое-то движение, точно там замерцал слабый свет. И мне показалось, что я получил ответ на свои вопросы, но не хватало соображения — сделать вывод.

Тихо я слез с коня и стал отворять двери. И вместе с тем, в моем сознании стала открываться другая дверь, ведущая меня обратно в нынешний век, — в спальню скромного комиссионера, и я — проснулся…

А теперь я часто задумываюсь о блуждающем по заколдованным тропам человечестве и стараюсь развить мысль, запавшую в смятенную душу дикаря Оствага: не была ли женская и материнская любовь тем семенем, из которого — из века в век — росла и развивалась мысль о любви всечеловеческой?..

Шествие мертвых

В вечерней прохладе мы сидели на берегу и прислушивались к ленивым всплескам реки. Еще горел закат, но уже фиолетовая дымка окутывала дальние сопки, и черные тени стелились по долинам от скатов.