Доктора флота - Евсей Баренбойм

— А Нинон где? — спросил Черняев, усаживаясь на свое привычное место во главе стола. — Обещала прийти к трем часам.

— Совсем отбилась от рук, — пожаловалась Зина, но, посмотрев на полное ожидания лицо мужа, умолкла.

Паша открыл заранее припасенную бутылку водки, разлил по рюмкам.

— Разговаривал только что с Алексеем Ивановичем, — видя, что зять сгорает от нетерпения, начал Черняев, Он со смаком выпил, закусил огурцом. — Хороша, проклятая.

— Что же ответил начальник Академии? — не в силах больше сдерживаться, спросил Пашка.

— А то, дорогой зять, что совершил ты крупную тактическую ошибку. Слишком массированное начал наступление. Пустил в ход всю артиллерию сразу — от легких сорокапятимиллиметровых пушечек до двенадцатидюймовых орудий. — Книги о войне на море — слабость Александра Серафимовича. Вряд ли он пропустил хоть одну, посвященную морским сражениям минувшей войны. Отсюда и эрудиция, часто поражающая плохо знавших его моряков. — Алексей Иванович такой атаки не любит, — продолжал он. — Кстати, и я тоже. Один просит, второй. И бумаги идут, то от Бакрадзе, то от директора Дома народного творчества…

Пашка весь сжался, похолодел. Даже выпитая рюмка водки не могла унять возникший внутри озноб. «Дурак, — думал он о себе, разминая папиросу и чувствуя, что пальцы рук стали словно не своими. — Зачем, действительно, я подключил столько людей? Вполне достаточно было двоих — Моссе и Александра Серафимовича. Только испортил все».

— Ты получаешь назначение в Прибалтику, — посмотрев на зятя, увидев его сразу посеревшее лицо и пожалев его, сказал Черняев. — Там недалеко есть консерватория. Захочешь учиться — учись, а через год Иванов обещал забрать тебя в Ленинград.

У Пашки отлегло от сердца. Он был уже готов услышать самое страшное. Какой-нибудь богом проклятый мыс, бухту или нечто похожее. А тут — большой культурный город. А главное — до Ленинграда одна ночь.

— Спасибо, Александр Серафимович, — прочувственно сказал он, — Если бы не вы…

— Целуй меня за это, — потребовала Зина, подставляя губы.

«Сентиментальная дура, — подумал о жене Пашка. — Чуть что, то поцелуй, то погладь, то почеши».

Он наклонился и поцеловал жену.

…Перед отъездом Пашка заказал па Невском лакированные туфли, новую фуражку из велюра, купил в Пассаже белое кашне. Он всегда любил хорошо одеваться. Сейчас, когда была получена приличная сумма денег, сделать это было особенно удобно. Они ходили с Зиной по магазинам и она говорила:

— Покупай, Пашенька, покупай. Обо мне даже не думай. Нам с Ниной папа посылает достаточно. При необходимости можно кое-что и продать.

Зина была готова отдать мужу все, до последней копейки. Она уже продала часть оставшихся после матери драгоценностей, но кое-что еще лежало в изящной коробочке в глубине шкафа. Пожелай Паша, и она, не задумываясь, продала бы любую вещь. Пашке льстила, такая самоотверженная любовь.

«Была бы немного посимпатичнее, можно было бы терпеть, — думал он, стоя рядом с ней у вагона поезда на Варшавском вокзале. Он старался не замечать курчавой жениной головы, очков, толстых ног. Рядом стояла мать — худая, все в том же темном шерстяном в светлую полоску костюме, который Пашка помнил еще задолго до войны, с подбритыми бровями и доверчивыми синими глазами. Зина держала ее под руку. Странное дело, но жена быстро привязалась к его матери. Несколько раз без него ездила по улицу Шкапина. Пашка недоумевал, что могли связывать их — пожилую и молодую, мастера обувной фабрики и музыкантшу. Однажды он спросил об этом Зину.

— Твоя мать очень хороший человек. Мне с ней легко и просто…

В одном вагоне с Пашкой ехал служить на Балтику и Алик Грачев. Накануне отъезда он совершенно неожиданно женился. Только позавчера познакомился здесь же на вокзале в очереди у касс с девушкой Валей. А сегодня уже побывал с нею в загсе. Сейчас они стояли у вагона, взявшись за руки, — он, растерянный, в сдвинутой набок фуражке, непрерывно улыбающийся, как бы удивленный только что случившимся, и она — хорошенькая блондиночка с кукольным личиком и остреньким, как у мышки, носиком. На руке у Вали Пашка заметил выданные им перед выпуском швейцарские часы «Лонжин». Он вспомнил, что на внутренней стороне тумбочки Алика висел, вырезанный из журнала портрет Дины Дурбин. Лишь человек с большим воображением мог бы найти сходство между нею и Валей.

— Ты не удивляйся, если я буду писать тебе всякую чепуху, — сказала Зина, прижимаясь к мужу и просительно заглядывая ему в глаза. — Зато письма будешь получать каждый день. Для меня они останутся единственным средством общения с тобой… И ты тоже пиши часто. Ладно?

Они увидели торопливо спешащую по перрону с букетом цветов Нину. Она работала в публичной библиотеке и была всегда очень занята.

— Боялась, что не успею, — сказала Нина, запыхавшись, протягивая Пашке цветы. Постояв немного, она взяла Пашу за руку, отвела в сторону: — Береги Зину. Она безумно любит тебя.

Загудел паровоз. Поезд тронулся.

Пашка недолго постоял у открытого окна. Сначала за стеклом мелькали пригороды Ленинграда. В мелкой сетке дождя они казались расплывчатыми, похожими друг на друга. Потом пошли поля с редкими купами деревьев. В придорожных канавах и низких местах стояла темная вода. Над нею с криком носились галки.

Пашка пошел в конец вагона, где его ждал Алик. Но посидели в купе они недолго. Этот известный на курсе спорщик и философ даже сегодня, в такой день, полчаса спустя после расставания с женой, размышлял вслух:

— Я не перестаю думать над тем, чего хочу от жизни. Важно, наверное, не, растерять себя, найти то главное, ради чего стоит жить. Ведь еще в Коране написано: «Считай не часы своей жизни, а ее результаты, аромат которых мил носу аллаха». Прежде всего дело, а все остальное приложится.

Пашка подумал; а что он сам хочет от жизни? Вероятно, весело жить, иметь много денег, пользоваться успехом у женщин. Медицина интересует его только как средство достижения всего этого. Он не Васятка Петров и не собирается быть подвижником. Не для того он родился на свет, чтобы всю жизнь гнуть спину над операционным столом ради так называемого удовлетворения, И не Алик Грачев, иссушающий себя мировыми проблемами. До сих пор внешность и голос во многом помогали ему. Будем надеяться, что они и в дальнейшем ему помогут… Он захотел курить, сунул руку в карман, но вспомнил, что недавно, по совету Моссе, бросил курить. Его брак с Зиной не был ошибкой. Прежде чем решиться на него он долго колебался, взвешивая все «за» и «против». Конечно, можно было бы и не спешить с женитьбой, поискать не менее выгодную и красивую жену. Но с Зиной у него не будет забот. Она его любит. Готова ради него на все. Для его будущей карьеры нужна марка. Дочь и внучка крупнейших профессоров, имена которых известны всей стране. Больница названа именем деда, десятки написанных ими книг. Полное материальное благополучие… Все это нельзя сбрасывать со счетов. Нет, он сделал единственно верный и дальновидный шаг.

— А ты как считаешь — что главное в жизни? — не унимался Алик.

— Неохота думать об этом, — лениво проговорил Пашка и потянулся. — Расскажи лучше о Риге. Ты же был там на практике.

Они поговорили еще с полчаса.

— Пойду к себе, — сказал Пашка, поднимаясь. — Завтра рано вставать. Надо выспаться.

Полк морской авиации, в который Пашка получил назначение, базировался на бывшей рыбацкой мызе. Во время фашистской оккупации там стояла немецкая воинская часть. Медицинский полк был развернут в бывшем публичном доме, где стены в комнатах «девочек» были расписаны сюжетами на соответствующие темы. Сейчас они были старательно затерты мелом.

В одну из ближайших суббот Паша пошел в клуб, длинный, неказистый, недавно построенный барак. Над входной дверью был прибит вырезанный из фанеры силуэт истребителя. В клубе показывали фильм «В шесть часов вечера после войны». Когда фильм закончился, начались танцы. Скрипела старенькая неисправная радиола. Музыка то и дело прекращалась. Тогда кто-то из летчиков взял у начальника клуба аккордеон. Пашка пошептался с ним и запел:

Уезжал моряк из дома, стал со мною говорить:«Разрешите вам на память своё сердце подарить.И когда я плавать буду где-то в дальней стороне,Хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне».

Танцы прекратились, Пашку окружили плотной толпой и внимательно слушали. На следующий день замполит полка включил доктора в состав художественной самодеятельности.

А месяц спустя после прихода в полк молодой врач лейтенант Щекин первый раз прыгнул с парашютом. Он запомнил надолго этот первый прыжок — как страшно ему было приближаться к открытому люку, в котором один за другим исчезали товарищи. Ему казалось тогда, что он обязательно растеряется и не выдернет кольца или не раскроется парашют. Было даже мгновенье, когда он хотел отказаться от своей затеи и не прыгать, ведь для врачей это совсем не обязательно. Но самолюбие взяло верх, он решил — будь что будет, и шагнул в люк.