Ориентализм - Эдвард Вади Саид

уже после выхода моей книги задавались именно этими вопросами в отношении самых сложных и предельно отвлеченных ученых, что иногда приводило к совершенно ошеломительным результатам.

Тем не менее была одна попытка аргументированно доказать, что критика ориентализма (в частности, моя) является одновременно и бессмысленной, и противоречащей самой идее беспристрастного научного исследования. Эта попытка принадлежит Бернарду Льюису, которому я посвятил несколько критических страниц в своей книге. За пятнадцать лет, прошедших после появления «Ориентализма», Льюис написал ряд эссе, часть из которых были собраны в книге «Ислам и Запад». Один из основных разделов этой книги состоит из нападок на меня, которые он окружает главами и другими эссе, где использует набор туманных и характерно ориенталистских выражений – «мусульмане ненавидят современность», «ислам никогда не отделял церковь от государства» и так далее и тому подобное, – все эти утверждения делаются на предельно высоком уровне обобщения, едва упоминая о различиях между отдельными мусульманами, мусульманскими обществами, мусульманскими традициями и историческими эпохами. Поскольку Льюис в некотором смысле сам назначил себя главой и спикером ориенталистского цеха, на трудах которого изначально и строилась моя критика, возможно, стоит потратить некоторое время, чтобы показать, как он это делает. Увы, эти идеи довольно сильно распространены среди его приспешников и подражателей, чья работа, по-видимому, заключается в том, чтобы предостеречь западных потребителей об опасности разъяренного, принципиально недемократического и исполненного насилия исламского мира.

Многословие Льюиса едва ли скрывает как идеологическую подоплеку его позиции, так и его выдающуюся способность представлять почти всё в неверном свете. Конечно, это черты, присущие всем ориенталистам, но некоторым из них по крайней мере хватает смелости оставаться честными в своем активном клеветничестве в адрес исламских, равно как и других неевропейских народов. Некоторым, но не Льюису. Используя ложные аналогии, он искажает истину и косвенно методы исследования, присовокупляя к ним образ всезнающего безмятежного авторитета, поскольку так, по его мнению, и должен говорить ученый. Возьмем в качестве показательного примера его аналогию между моей критикой ориентализма и гипотетическими нападками на исследования классической древности. Эти нападки, по его словам, были бы глупым занятием. Конечно, так бы оно и было, но ориентализм и эллинизм совершенно не сопоставимы. Первый – попытка представить целую часть земного шара как довесок к его колонизации, последний же, напротив, никак не связан с непосредственным колониальным захватом Греции в XIX и XX веках. Кроме того, ориентализм выражает антипатию к исламу, эллинизм – симпатию к классической Греции.

Помимо этого, настоящий политический момент с его обилием расистских, антиарабских и антимусульманских стереотипов (и отсутствием каких-либо нападок на классическую Грецию) позволяет Льюису делать антиисторические и явно политические утверждения в форме научной аргументации – та практика, которая была свойственна «старому доброму» колонизаторскому ориентализму и отнюдь не делала ему чести[1126]. Таким образом, работа Льюиса – это скорее часть современной политической, нежели сугубо интеллектуальной среды.

Намекать, как делает это он, что ветвь ориентализма, занимающаяся исламом и арабами, представляет собой научную дисциплину, которую, следовательно, можно справедливо отнести к той же категории, что и классическая филология, абсурдно так же, как и сравнивать кого-либо из израильских арабистов и ориенталистов, работавших на оккупационные власти на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, с учеными вроде Виламовица-Мёллендорфа или Моммзена[1127]. С одной стороны, Льюис хочет выдать исламский ориентализм за невинное и увлекательное научное направление, а с другой – пытается уверить нас, что ориентализм слишком сложен, разнообразен и требует специфических навыков, чтобы его со стороны мог критиковать не ориенталист (такой, как я и многие другие). Тактика Льюиса состоит в замалчивании значительной части исторического опыта. Как я полагаю, интерес Европы к исламу проистекает не из любопытства, а из страха перед монотеистическим и сильным в культурном и военном отношении конкурентом христианства. Первые европейские исследования по исламу, как продемонстрировали многие историки, представляли собой средневековую полемику, нацеленную на сдерживание угрозы мусульманских орд и вероотступничества. Так или иначе, сочетание страха и враждебности сохранилось и поныне, как в научном, так и во вненаучном интересе к исламу, который рассматривается как принадлежность части мира – Востока, – противопоставленной-в воображении, исторически и географически – Европе и Западу.

В отношении исламского или арабского ориентализма интересно первое – те чрезвычайно устойчивые формы, которые обрели средневековые пережитки, и второе – история и социология связей между ориентализмом и породившими его обществами. Существуют сильные связи между ориентализмом и литературным воображением, а также между ориентализмом и имперским сознанием. Во многих периодах европейской истории в глаза бросается взаимосвязь между тем, что об исламе писали ученые и специалисты, и тем, что впоследствии о нем говорили поэты, писатели, политики и журналисты. Кроме того, – и это тот ключевой момент, который Льюис отказывается признавать, – существует удивительная (но тем не менее очевидная) параллель между расцветом современной ориенталистской науки и появлением обширных имперских британских и французских владений на Востоке.

Хотя связь между установленным порядком британского классического образования и расширением Британской империи сложнее, чем это мог предположить Льюис, в современной истории филологии нет более бросающейся в глаза параллели между знанием и властью, чем ориентализм. Многое из той информации и знания об исламе и Востоке, которые колониальные власти использовали для оправдания колониализма, было взято из ориенталистской науки: недавний коллективный труд большого числа исследователей «Ориентализм и проблемы постколониального периода»[1128] с помощью многочисленных документов демонстрирует, как колониальная администрация Южной Азии использовала ориенталистское знание. Регулярный обмен информацией между учеными-регионоведами (в том числе и ориенталистами) и министерствами иностранных дел всё еще существует. Кроме того, предпосылки для множества стереотипов по поводу исламской и арабской чувственности, лени, фатализма, жестокости, деградации и роскоши, которые можно найти у писателей – от Джона Бакена до В. С. Найпола, – возникли в областях, смежных с академическим ориентализмом. Напротив, обмен клише между индологией и синологией, с одной стороны, и культурой в целом – с другой был не столь успешным, хотя и здесь есть связи и заимствования, о которых следует упомянуть. Не много сходства и между отношением западных синологов и индологов к своему предмету и фактом о том, что многие профессиональные исламисты в Европе и США проводят всю жизнь, изучая свой предмет, при этом считают, что эта культура и эта религия не могут нравиться, не говоря уже о восхищении.

Утверждать, как это делают Льюис и его последователи, что все подобные наблюдения – лишь вопрос «модных веяний», значит уходить от ответа на вопрос, почему, например, так много специалистов по исламу консультировали и продолжают консультировать и активно