Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Киплинг жаловался, что компания навязывала правила поведения, «будто мы группа каторжан, связанных одной цепью». Она действовала так, будто «вам оказывают милость, позволяя взойти на борт»[1969].

Новые юноши выясняли, что должны отвечать на сигналы горна, которые призывали к таким важным события, как прием пищи, соревнования по теннису на палубе и танцы под популярные мелодии, которые исполнял судовой оркестр. В ресторане были подвешены опахала, создававшие прохладу. Определение социального уровня[1970] являлось искусством. Молодых чиновников вскоре ставили на место (как сказал Талейран, место за столом никогда не лжет).

В курительной комнате, выложенной зелеными плитками, которая напоминала номер люкс на Тотнем-Кортроуд[1971], они обнаруживали, что следует говорить о спорте, это считается хорошим тоном. Не следовало говорить о деньгах, как американцы, или о пиве, как немцы.

Вскоре юноши, словно попугаи, повторяли стандартную точку зрения: «Не следует тратить доброту на чернокожих, это абсолютно бессмысленно. Единственное качество, которое требуется представителю Британии в плане этики — это твердость»[1972]. В кают-компании их знакомили с процедурой подписания расписок за выпитое, которые оплачивались раз в неделю. На самом деле, они за все писали расписки, включая церковные сборы, поскольку европейцы на Востоке редко имели при себе наличные. Один вице-король Индии, лорд Линлитгоу, признался, что никогда в жизни не видел рупию.

В каютах тоже предопределялось определенное поведение: «Аккуратный, невозмутимый имперский англичанин ложится в постель чистым, в пижаме. Он тщательно бреется каждое утро и тщательно чистит свою одежду»[1973].

После Порт-Саида, вероятно, крупнейшего дорожного узла империи, начинающие моряки узнавали: смокинг уступил белому пиджаку для кают-компании, известному, как «отмораживающий задницу». Его носили с крахмальной белой рубашкой, жестким воротником и черными брюками. Несмотря на официальность и соблюдение формальностей, иногда случались выходки и бурное веселье. И другие барьеры преступались благодаря разношерстности публики на борту[1974].

Но условности управляли даже совращением. Девушки, отправлявшиеся на поиски мужа («Рыболовный флот»), были запретным плодом, но уже замужние считались «честной игрой». Среди пахнувших специями зефиров Цейлона разрешалось поддаться магии Востока, очарованию прозрачных вод, коралловых рифов, будто усыпанных драгоценными камнями небес, зеленой листвы, бронзовой кожи.

Никто не представлял великолепный Восток более ярко, чем Джозеф Конрад, но он предупреждал: коварная Немезида ждет гордую расу завоевателей[1975].

Джордж Оруэлл в возрасте девятнадцати лет получил на пути в Рангун порцию таких впечатлений. Это случилось в 1922 г., когда его корабль зашел в Коломбо, сказочное «Королевство Тропических Морей». На причале он к своему ужасе увидел, как сержант полиции пинает одного из кули ногой. Другие пассажиры наблюдали за сценой «совсем без эмоций, если только не со спокойным одобрением. Они были белыми, а кули — «черным». Другими словами, он был недочеловеком»[1976].

По иронии судьбы, будучи полицейским в Бирме, сам Оруэлл применял физическое насилие. Но оно неизбежно провоцировало враждебную реакцию — и в совершивших его, и в жертвах. Будущий автор «1984» стал испытывать такое отвращение к грязной колониальной работе, что, судя по его книге «Дни в Бирме» (1934 г.), он сгорал от ненависти к своим соотечественникам. Автор страстно желал, «чтобы восстание местных жителей потопило империю в крови»[1977].

Лишь немногие его соотечественники разделяли эту надежду. Но те, кто направлялся на Восток, часто обсуждали, сколько продержится империя. Все еще было возможно придерживаться точки зрения, что она будет вечно продолжать существование[1978]. Политики на родине заявляли о крепости и незыблемости ее структуры, а наиболее пылко говорил о том Уинстон Черчилль. Он вернулся к «торизму» (консерватизму) и выступал так, словно был «главой ревностного Комитета общественной безопасности»[1979].

Губернаторы колоний за границей продолжали сомневаться, можно ли будет когда-нибудь научить азиатов управлять собой[1980]. Колониальные государственные деятели вроде Яна Смэтца объявляли: величайшая политическая организация всех времен, основанная скорее на свободе, чем на силе, прошла через жуткую бурю войны и вышла из нее более сильной, чем раньше[1981].

Британские солдаты заявляли, что сохранят империю при помощи порки и повешения националистов (или, как предлагал полковник Боджер у Оруэлла, кипячения их в масле). Однако викторианская иллюзия постоянства по большей части исчезла в неразберихе и руинах Западного фронта. Точка зрения, которая часто звучала на пароходах судоходной компании «Пенансьюлар энд Ориентал» в период между двумя войнами состояла в том, что индийское господство может продержаться еще двадцать пять лет. Этого достаточно, чтобы новобранцы прослужили положенный срок и получили пенсии.

Привлекательные моменты службы отличались от довоенных. Чтобы компенсировать жару, одиночество, лихорадку, монотонность и трагедию, все еще предлагались «дешевые слуги, дешевые лошади, дешевые дома, дешевый спорт, дешевое социально-культурное и бытовое обслуживание»[1982].

Но кое-кто предупреждал: из-за прогрессирующей индианизации индийской гражданской службы получение должности за пределами субконтинента становилось более надежным делом. Бирма, где беспорядки привели к разделу власти в 1935 г., не являлась привлекательной альтернативой. Не являлись привлекательными и отдаленные острова южных морей (разве что для неизлечимых романтиков). Несмотря на всю их красоту, это были тропические трущобы, которыми управляли на очень скудные средства и в своих собственных интересах. Часто во главе оказывались умные, хитрые и изобретательные типы — например, Джордж Макджи Мердок. Его желание власти «выдавали специально ощетиненные при помощи воска усы, типичные для старшины»[1983].

Цейлон имел преимущества, поскольку был мирным, процветающим и политически современным. Но наиболее привлекательной страной в Юго-Восточной Азии считалась Малайя. Например, Пенанг являлся местом, которое англичанин мог фактически выбрать в качестве места проживания, как отмечал много путешествовавший по свету аристократ Патрик Бальфур: «Но идея, что все выберут Индию как место проживания, гротескна»[1984]. Малайя была «раем «тори», в котором каждый человек доволен своим положением»[1985].

На самом деле британцы властвовали и оказывали влияние, поскольку контролировали местные элиты через разнообразные административные системы, поддерживая равновесие между тремя расами — малайцами на рисовых полях, индусами на плантациях и китайцами в магазинах и рудниках. Малайя являлась крупнейшим производителем олова и каучука в мире, причем значительно превышала другие страны в их производстве. Это приносило стране богатство. Более того, правительственная монополия в производстве и продаже опиума обеспечивала примерно половину дохода страны. Один губернатор объяснял ситуацию министру по делам колоний в терминах, сильно напоминающих лорда Палмерстона: «Курение опиума в Малайе не является жутким бедствием, как считают западные сентименталисты… Это не приносит такого большого вреда, как пьянство в Англии. Его никогда не остановить в Малайе… Контрабанду невозможно предотвратить, а деньги, которые теперь идут в доход государства, могут пойти контрабандистам. Любая попытка перекрыть наши опиумные доходы работой гуманитарных организаций, творящих сверхдолжные добрые дела, приведет к кошмару в наших финансах»[1986].

Если китайцы страдали, то британские чиновники выигрывали от этого щедрого подарка и могли позволить себе отправлять сыновей домой — в частные привилегированные школы. К 1920-м гг. малайская гражданская служба стала высоко профессиональной. Прошли дни патриархов викторианской эпохи, когда Верхним Пераком, например, правил С.Ф. Боззоло, сидя на спине слона в одной шляпе и саронге, не обращая внимания на официальные послания правительства и содержа большой гарем. По общему признанию, его преемник, Хьюберт Беркли, тоже пытался отгородиться от современного мира. Он отказывался строить дороги, приглашал гостей воспользоваться его двухместным туалетом (украшенным изображениями других чиновников, включая губернатора)[1987] и пользовался правом первой ночи в отношении девочек в местном приюте. Этот человек даже получил превосходный спящий словарь[1988] (то есть малайскую учительницу) для одного новобранца службы.