Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон

Она закатала рукав.

– Видишь, шрам какой надо, все детали учтены.

Он смотрел на нее, она же ощущала этот взгляд, хотя только Богу было ведомо, откуда взялось это чувство, ведь у него не было даже стеклянных линз, в которых отражалась бы ее фигура.

– Мой… – она заколебалась, – мой образец. Она умерла по дороге в тыл, уже после того, как всех откопали и переправили в безопасное место. Но информацию скрыли, и через полгода она появилась снова, официально – после реабилитации и отдыха. Со мной им было легче, чем с вами. Они живут в мире, где каждый постоянно на виду, где нет тайн. Камеры всюду, в яслях, в младшей и старшей школе, в магазинах и на работе. У них было более восемнадцати тысяч часов записей с ней: с момента рождения до самой смерти. Они могли проверить, как она ходила, как смеялась и плакала, как вела себя в школе, на свидании, на первой работе, в монастыре.

Он все так же крепко ее держал, кажется, она продолжала говорить с ним, как по-китайски: восстановление, камера, записи… Но, по крайней мере, слушал.

– У них были данные из ее дневника и записок ее друзей. И медицинская карта, в том числе – записи мозговых волн и нейронных сетей. За полгода они сделали… меня. Сделали так хорошо, что даже ее родные не догадались, когда я вернулась. А потом… бункер, окоп, разбитый транспортник, отрезанная позиция – и кто-то вроде капрала Новака: раненый, пойманный в силки обстоятельств, в поврежденной броне, плохо переносящий оглупители. И была молитва, иногда – за мертвых. А когда молитва не помогает… Когда молитва не помогает, включаются другие функции… возвращения отваги. Маленькая монашка, скитающаяся по линии фронта, может, и выглядит жалко, но у больших мужиков в броне она вызывает симпатию и желание охранять ее. И поэтому, когда молитва не помогает… а она… то есть я…. пытается разбить себе голову, скажем, железным подносом… или перерезать горло куском стекла… люди часто забывают о собственных страхах и спешат на помощь. В таком невозможно притвориться, отыграть такую сценку, холодный интеллект лишен… – она поколебалась, – лишен души, и он не обманет другого человека, особенно того, чье сознание уже подтачивают магхосты, ни один актер не сыграет такой сцены по-настоящему убедительно, в фильмах… в шарлатанских представлениях…

Ей не хватило слов, она тихо выругалась от бессильной фрустрации.

– Зараза… язык тела, жестов, взгляды… в таком невозможно притвориться, поэтому она… я… я должна верить, что я действительно Вероника Аманда Рэдглоу, сестра войны, как меня здесь называют, что магхосты и вправду пришли за мной, что пожирают мой разум и что я желаю умереть. Как Бешеный Конь должен верить, что он защищает своих женщин и детей от врагов, а Завиша – что сражается с…

– С демонами Чистилища, чтобы заслужить место на Небе.

– Именно. Я тоже не должна была узнать, – добавила она тихо. – Я… новая модель, присланная с Земли, опытный образец… но покров вероятности принес мне дар… отворил сокровищницу знания и умений, которая навсегда должна была оставаться закрытой. Когда запустили «Славу героев», что-то во мне проснулось. Программы штаба идентифицировали меня как еще один автомат, попытались переписать, но я… лучше их.

Она коротко рассмеялась.

– Я прошла сквозь боевую защиту программ, как панцирная хоругвь сквозь горстку селян, и не нашла ничего лучше маленькой монашки, чтобы попытаться победить в этой битве.

– Победить? Ты веришь, что мы сумеем победить этого? – он махнул рукой в сторону Абандалакха.

– Да. Потому что когда мы верим… мы сражаемся лучше. И не существует… – она поколебалась, – не существует большей чести, большего памятника отваге, чем перекованные в металл, в железного голема чьи-то представления, которым кто-то вверяет свою жизнь, потому что знает: этот голем его не подведет.

Он хмуро захохотал. Неожиданно и так громко, что почти ее оглушил.

– Красивая ложь. Но я – не он. Не знаю, что он, этот Завиша, сделал бы. Я даже не знаю, существовал ли какой-то Голубац, какое-то отступление, какая-то оборона…

– Был. Был Голубац… Но нынче его нет, есть только ты. Тут и теперь. И только ты можешь их спасти. Потому что они решили использовать оружие отчаяния, которое убьет их самих.

– Они того стоят?

– Если я тебе докажу – ты пойдешь? За всех мертвых героев?

– Докажи.

Она взглянула на демонически измененный транспортник. Что-то скрежетало внутри, и один из динамиков внутренней связи, запущенный ее интеркомом, ожил.

Воздух наполнился потрескивающими голосами.

«Второй взвод, проверьте бункер номер шесть на третьей линии. Возьмите тяжелые резаки, чтобы открыть дверь, наверняка они понадобятся».

«Вы кого-то оставили?»

«Да. Одного из наших и ту безумную монашку. Если они выжили – вытягивайте их, как только закончим развлекаться».

«Какая монашка?»

«Вероника Ама…».

«Ах, Сестра Войны, да? Хе-хе, я о ней слышал».

«И проверьте, что с Завишей. Я не хочу его там оставлять. За прошлый месяц он дважды спасал мою задницу».

«Мою тоже. Если найдем его, заберем».

«Тишина в эфире! Через три минуты десантируем наши жопы. И да поможет нам Бог».

«Аминь».

«Аминь».

«А если у него нет времени для помощи, пусть хотя бы посмотрит, как Тридцать второй всыпет дерьморакам».

Свист, смех.

«Аминь».

– Ты слышишь? Даже идя на битву, они помнили о тебе.

– Я видел глупцов и трусов, которые шли на битву, преисполненные похвальбы и проклятий, а потом просто разворачивались и с криком убегали при виде врага. Покажи мне, каковы они на самом деле, сейчас, в годину испытаний.

Она прикрыла глаза. «Каковы они… каковы мы на самом деле».

– Хорошо. Пойдем.

Генерал-лейтенант Джон Маннис стоял у него за спиной и молча смотрел на экран. На экране Абандалакх все еще переливался, напоминая густой, медленно кипящий шлам, переходил из одной неопределенной формы в другую.

– Герои готовы?

– Так точно, господин генерал.

– Через две минуты пусть начинают. «Тушканчикам» приземляться на тридцать секунд позднее.

– Слушаюсь.

– И…

Динамики на стене взвыли.

– Что там?

– Проклятие…

– Выключить это…

– Не могу. Кто-то соединился с нами и передает по всем частотам.

– Как это – по всем?

– Пехота, механизированные, артиллерия, транспорт – все получают.

– Тихо! – на этот раз рыкнул генерал, и в штабе мигом сделалось тихо.

– Алло… алло… кто меня слышит? Тут сестра Вероника Аманда Рэдглоу. Алло…

Динамик подавился, когда несколько сотен человек попытались ответить одновременно.

– Не знаю, слышит ли меня кто-нибудь… я знаю, что сейчас будет эвакуация, а потом взорвутся бомбы… те большие, что уничтожат лифт, но так нужно…

Командир штаба подскочил, словно ужаленный.

– Отрезать ее!

– Пытаюсь, господин генерал. – Ладони капитана, отвечающего за связь, танцевали в воздухе. – Но выглядит так, словно это мы отрезаны.

– Что?

– Не знаю. Поменялись коды и…

– …со мной Завиша, и у нас есть одна из тех мелких атомных бомб. Калехов перед нами не слишком много. Я… пусть все дадут свои координаты «тушканчикам» и удирают, а я… мы попытаемся к нему подойти… Если нам не удастся… сбрасывайте бомбы. И тогда пусть Господь нам поможет.

Она взглянула на Завишу над панелью управления радиостанцией, вынутой из разбитого танка. Вокруг были разбросаны останки нескольких солдат и куски какого-то автомата. Ее это не касалось. Сейчас имели значение только живые.

«Ох, парни, не подведите меня».

В нескольких шагах от них в земле торчал тактический ядерный заряд, который обычно использовали пустышки.

Буря в эфире утихла, и секунду казалось, что никто не ответит.

– Это лейтенант Ли из Третьей роты гренадеров. У меня двадцать три человека, в том числе одиннадцать раненых. Мне нужны «тушканчики» на точку восемь-два-шесть-четыре-пять-один.