Басилевс - Виталий Гладкий

Кроме наших друзей, Ксено, ее служанки, рапсода и Калуса, в триклинии было несколько девушек-гетер, в основном чужеземок, недавно приехавших в Пантикапей на заработки, а также приятели борца, атлеты рангом пониже, все молодые и звонкоголосые здоровяки. Среди них совсем потерялся невзрачный с виду худощавый мужчина, с морщинистым, загорелым до черноты лицом, испещренным шрамами. Он неторопливо и сосредоточено потягивал вино, углубленный в свои мысли, – видимо, не очень радостные.

Блуждая невнимательным взглядом по развеселившимся сотрапезникам, Тарулас неожиданно почувствовал, как в лицо плеснуло жаром: в него, словно обоюдоострый клинок, вонзился взгляд худощавого. Черные, бездонные глаза неизвестного казалось метали молнии, лицо его, словно изваянное из растрескавшегося придорожного камня, светилось радостной улыбкой. Неизвестного? Отнюдь – в той, прошлой жизни, когда лохаг носил имя Рутилий и был ближайшим соратником Аристоника Пергамского, ему доводилось встречаться с этим человеком и не один раз…

– Достопочтенные гости, не кажется ли вам, что кроме дионисиевых услад существуют и иные, несколько забытые нами? – смеясь, обратилась Ксено к присутствующим в триклинии.

Молодым людям, среди которых не было состоятельных, чтобы каждодневно пить столь превосходные вина и вкушать не менее редкие и отлично приготовленные яства, так не казалось; но, как известно, маслом кашу не испортишь, и гости дружными криками и рукоплесканиями встретили появление Эрота, как раз показавшегося на пороге триклиния – он возвращался из нужного места.

– Тише, тише, мои дорогие! – вскричал изрядно подвыпивший рапсод, потрясая руками. – Моя муза не терпит славословий и любит благосклонное внимание. Подвинься, любезнейший… – бесцеремонно оттолкнув кого-то из юношей, Эрот потянул к себе кифару и ударил по струнам.

Веселье было в самом разгаре, когда все еще не пришедший в себя от изумления Тарулас вдруг услышал над ухом тихий голос Анеи:

– Иди за мной, лохаг…

Он повиновался без лишних расспросов. Анея провела его через перистиль в небольшой, ухоженный сад. Там, на мраморной скамье у тихо журчащего нимфея[299] сидела, закутавшись в тонкую персидскую накидку, хозяйка дома. Лицо ее было бледнее обычного, а у уголков полных губ пролегли скорбные складки. Оставив их наедине, Анея неслышно ушла.

– Осень… – Ксено подняла со скамьи желтый лист и долго рассматривала его, поворачивая так и эдак, будто пыталась разгадать некий сокровенный смысл в узоре темно-коричневых прожилок. – Присаживайся… – наконец, будто очнувшись, подняла глаза на Таруласа и подвинулась, освобождая для него место.

Лохаг с невозмутимым видом сел рядом с Ксено и с холодным безразличием ответил на ее испытующий взгляд. Она почему-то вздохнула и удовлетворенно улыбнулась.

– Таким я тебя и представляла…

– Госпожа, ты, наверное, забыла, что я не придворный шаркун, а всего лишь простой наемник, – резче, чем следовало бы, ответил Тарулас. – А что касается иного… прости, я уже далеко не молод и вряд ли смогу достойно отблагодарить тебя за щедрое, но, к сожалению, принудительное гостеприимство.

Ксено от таких намерено грубых речей лохага вспыхнула от гнева, заалела, как маков цвет; глаз ее хищно сверкнули, словно у молодой тигрицы, завидевшей добычу, и злые, обидные слова уже готовы были сорваться с языка, но в этот момент какая-то затаенная мысль вдруг намертво сомкнула уста девушки, ее прелестная кудрявая головка покорно склонилась на плечо, и она прошептала:

– Прости мою глупость… Я не хотела…

Опешивший лохаг увидел, как по щеке гетеры прокатилась слезинка, которую она тут же поторопилась смахнуть концом накидки.

– Я могу уйти? – после довольно длительной паузы спросил непримиримый Тарулас.

В глубине души он чувствовал раскаяние за свою грубость, но волна беспричинной злости на миг захлестнула все его естество и лишила обычной рассудительности и благоразумия.

– Нет! – неожиданно резко ответила Ксено.

Она уже оправилась от мимолетной, совершенно не свойственной ее натуре слабости, и теперь весь облик девушки говорил лохагу, что перед ним не слабое, беззащитное существо, а влиятельная аристократка, властная и жестокая, как и подобает особо приближенной к царскому трону персоне.

– Нет, – еще раз повторила гетера и достала из расшитой стеклянным бисером сумочки пергаментный свиток. – Прочти.

Тарулас, немного поколебавшись, взял его, развернул – и едва не вскочил от неожиданности, прочитав первые строки написанного латынью текста. Это было послание римского Сената во все апойкии эллинов на побережье Понта Евксинского с настоятельной просьбой о выдаче государственного преступника, бунтовщика, бывшего центуриона Рутилия с описанием его внешности и особых примет. Впрочем, просьбой послание можно было назвать с известной натяжкой, ибо римляне никогда не утруждали себя изысканной обходительностью с теми, на кого уже пали тени штандартов их легионов.

– Его привез еще позавчера некий Авл Порций Туберон, полномочный посланник Рима в Понте, – небрежно обронила красавица, с интересом наблюдая за изменившимся лицом лохага.

– Авл Порций… – с трудом разлепив задеревеневшие губы, пробормотал Тарулас-Рутилий.

– Кстати, он собирался задержаться в Пантикапее на некоторое время.

– Задержаться… – Тарулас резко встал. – Я ухожу. Спасибо за угощение, – коротко поклонился он.

– Ты хочешь бежать из Пантикапея? – насмешливо поинтересовалась гетера. – Увы, поздно. За твою голову обещана чересчур высокая награда, а все сторожевые посты уже оповещены о приметах столь важного преступника. И, надеюсь, ты понимаешь, что многим хочется услужить Риму, тем более в такой малости.

– Поживем – увидим… – мрачно обронил Тарулас, крепко сжимая рукоять махайры.

– Сядь, – настойчиво и в то же время мягко приказала Ксено. – К счастью, пока еще никому не известно, кто скрывается под личиной лохага аспургиан. Кроме меня и… – она спохватилась и прикусила нижнюю губу.

– Он пришел сюда, чтобы встретиться со мной? – глухо спросил лохаг, поняв недосказаное.

– Да… Но мне тоже нужно с тобой поговорить.

– О чем? – отрешенно посмотрел на девушку Тарулас.

– О многом. Но прежде всего, чтобы ты успокоился, знай: тебе пока ничто не грозит. Вот царский указ, – она достала из уже известной нам сумочки второй пергаментный свиток, обвитый золотым шнуром с царской печатью. – Тебе и твоим приятелям велено немедля, сегодня, выехать в степи Меотиды для набора пополнения в хилию аспургиан. Вы отправитесь вечером, прямо отсюда. Не беспокойся, – поняла Ксено невольный жест лохага, – стратег уже оповещен, ваши лошади нагружены припасами, царский казначей выдал необходимую сумму денег золотом для уплаты старейшинам племен, отряд сопровождения прибудет вовремя. Вот так.