Позор Кремля. Как Путин унижает Россию - Юрий Мухин

Но как быть с военнопленными? Они ведь действовали по законам своей страны, и даже в стране пленения они не считаются преступниками, хотя и подлежат изоляции. На них в СССР заводилось «учетное дело», в котором было все для опознания этого человека, но не было документов, признающих этого человека преступником либо подозревающих его в этом. Учетное дело не было предназначено для передачи в суд и вынесения приговора, оно было только для учета военнопленного. На польских офицеров во время, когда они еще считались военнопленными и находились в лагере военнопленных, тоже заводилось «учетное дело». Н. Лебедева описывает, какие документы входили в него: кроме анкет, там были фотографии всех офицеров и дактилоскопические карты18. Надо думать, что в таких «делах» были также различные жалобы и заявления этих пленных, доносы на них, их доносы, замечания людей, ведущих в лагерях агентурную работу. Но, повторяю, эти «дела» не были предназначены для рассмотрения в суде, факт, что ты военнопленный, не означает, что ты преступник.

Поэтому, когда созрело решение признать военнопленных польских офицеров судом Особого совещания при НКВД социально опасными, на них срочно стали заводиться другие дела – следственные, то есть такие же картонные папки с документами. Заметим, что и в учетных делах на военнопленных, и в следственных или уголовных делах на преступников были одинаковые документы – анкеты, фотографии, отпечатки пальцев.

Начальник УПВИ Сопруненко 10 сентября 1940 года, то есть через три месяца после «расстрела военнопленных», дает распоряжение начальнику Старобельского лагеря (из которого военнопленные вывезены еще весной) о следующем: «Учетные дела Особого отделения на военнопленных, убывших из лагеря (кроме убывших в Юхновский), картотека учета, а также литерные дела с материалами на военнопленных должны быть уничтожены путем сожжения» .

Казалось бы, все ясно, пленные расстреляны, а их дела сжигаются. Но прочтем, что Сопруненко пишет дальше: «До уничтожения материалов должна быть создана комиссия из сотрудников Особого отделения, которая обязана тщательно просмотреть все уничтожаемые дела с тем, чтобы из дел были изъяты все неиспользованные документы, а также материалы, представляющие оперативный интерес. Эти материалы ни в коем случае уничтожению не подлежат. Их надлежит выслать также в управление.

Как уничтожение, так и сдачу материалов в архив (в архив Харьковского УНКВД сдавались литерные дела конвойной части, охраняющей лагерь. – Ю.М. ), оформить соответствующими актами с приложением к ним подробных описей уничтоженного. Об исполнении донесите» 19.

Стоп! – скажем мы себе. Из этого распоряжения следует, что уничтожались не учетные дела на военнопленных, а картонная папка с надписью «Учетное дело на военнопленного…армии…» и только! Если пленные уже убиты, то кому нужны документы на них?!

Я консультировался у разведчиков и контрразведчиков – если человек умер, то какие его документы могут представлять «оперативный интерес»? Только подлинный документ, удостоверяющий личность, – его можно подделать и снабдить им своего разведчика, все остальное от покойного никакого оперативного интереса не представляет. Но именно паспорта увозили с собой офицеры, уезжающие из лагерей военнопленных, и часть их была найдена в могилах Катыни. Именно этих документов не было в Старобельском лагере в папках с названием «учетное дело».

Ну а если человек жив, то тогда какие документы из его дела могут представлять оперативный интерес? – снова спросил я специалистов. В этом случае этот интерес представляет все, с помощью чего его можно отыскать, – фотографии, отпечатки пальцев, сведения о местах, где он может укрываться, а также его заявления или объяснения, с помощью которых его можно скомпрометировать и этим склонить к сотрудничеству.

Довольно обширный перечень, и неудивительно, что два сотрудника Особого отделения Старобельского лагеря просматривали 4031 учетное дело 45 дней (не более 50 дел на каждого в день) и только 25 октября составили акт о сожжении. Из него мы можем понять, что из документов учетных дел было оставлено: «…на основании распоряжения Начальника Управления НКВД СССР по делам военнопленных капитана Госбезопасности тов. Сопруненко были сожжены нижеследующие архивные дела Особого отделения:

1. Учетные дела на военнопленных в количестве 4031 дела согласно прилагаемому списку.

2. Дела-формуляры в количестве 26 дел, список дел прилагается.

3. Алфавитные книги учета военнопленных в количестве 6 книг по 64 листа в книге.

4. Картотека из 4031 карточки.

5. Справки на военнопленных – две папки: одна папка – 430 листов, вторая – 258 листов.

6. Опросные листы на военнопленных: одно дело – 231 лист.

7. Дело – приказы Старобельского лагеря НКВД – на 235 листах.

8. Книги регистрации входящей корреспонденции – 2 штуки.

9. Фотокарточки военнопленных, вторые экземпляры – 68 штук.

О чем составлен настоящий акт в двух экземплярах» 20.

Кстати, акт не имеет грифа секретности.

Судя по акту, исполнители консультировались по этому вопросу с Москвой и получили дополнительные разъяснения, так как сожжено значительно больше наименований документов, чем первоначально указывал Сопруненко (учетные дела и картотека), и в то же время сохранены литерные дела на военнопленных, хотя в первоначальном распоряжении их также предлагалось сжечь.

Но нам важно сейчас другое. Во исполнение приказа Сопруненко о сохранении материалов «неиспользованных и представляющих оперативный интерес» , были сохранены 4031 фотокарточка военнопленных. Это следует из того, что комиссия отчиталась о сожжении только вторых экземпляров фотокарточек, а их в 4031 деле было всего 68 штук. Первые 4031 сохранены все.

Так доказывает ли это, что пленные на октябрь 1940 года расстреляны? Нет! Это доказывает обратное – они были живы, и их новые, уголовные, дела ради экономии заполнялись документами из старых учетных дел. Об этом же свидетельствует и сохранение литерных дел.

Пока я в 1995 г. не написал вышеизложенные доводы, сожжение дел Старобельского лагеря было основным доказательством геббельсовцев, о котором они кричали на всех углах21;22, а после 1995 г. – заткнулись. И в самом полном сборнике документов по Катыни, изданном академическими геббельсовцами в 2001 г., этот акт, ранее «неопровержимое доказательство», уже отсутствует.

Но, откровенно говоря, даже если бы у нынешних геббельсовцев и был умный руководитель типа доктора Геббельса, то и он не справился бы с этой бандой тупых подонков. Они ведь не соображают, что публикуют, и неспособны удержать в голове две мысли одновременно. Выше я показывал прокурорский идиотизм, когда следователи, с одной стороны, включают в дело факты, по которым пленных поляков в Катыни расстреливали выстрелом в голову снизу вверх, и тут же включают в дело показания маразматического свидетеля, показывающего, что поляков расстреливали выстрелом в голову сверху вниз.

Или вот милый пример прокурорского кретинизма. Я писал в начале книги, что бывший следователь ГВП Яблоков сообщает: «Более того, в сообщении утверждалось, что в результате избиений в гестапо Киселеву-старшему якобы были причинены увечья, что подтверждалось актом врачебного обследования, а из показаний Сергеева следовало, что от избиений в гестапо у П.Г. Киселева отказала правая рука. Но Киселев в своих первых показаниях ничего об этом не говорил, в акте не выяснялся вопрос о времени и механизме получения травмы плеча, а на подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г., Киселев во время выступления перед врачами международной комиссии свободно держит в правой руке микрофон. Поэтому следствие пришло к выводу, что травмы руки у П.Г. Киселева не было» 23.

При этом Яблоков не скрывает, что «следствие пришло к выводу, что травмы руки у П.Г. Киселева не было», на листах 195–200 тома 4/56 уголовного дела № 15924. Однако на «подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г.», хорошо видно, что микрофон держит не Киселев, а стоящий за его спиной и не попавший в кадр немецкий радиорепортер. Причем он держит микрофон рукой в замшевой перчатке. Тень от его головы падает ему на руку, зачерняет кадр, и не видно, что рука протянута из-за спины Киселева. Но предположить, что это рука Киселева, могли только кретины, уверенные, что у смоленских крестьян в 1943 г. было в моде в мае месяце носить замшевые перчатки. Можно было бы предположить, что это просто очередной факт фальсификации, но ведь он разоблачается немедленно, поэтому не могли прокуроры эту «руку Киселева» вставить в уголовное дело осмысленно – это просто очередной идиотизм титанов мысли из ГВП и польских «профессионалов» во главе с замом генерального прокурора Польши С. Снежко. (Благословенная эта страна – Польша. В США этот Снежко был бы обречен всю жизнь носить портфель с документами за каким-нибудь адвокатом-евреем, специализирующимся на отсуживании штрафов за превышение скорости на автострадах. А в Польше он заместитель генпрокурора! Жаль только, что и в России сейчас, как в Польше.)