Дети Дюны - Фрэнк Герберт

— Возмещение? Нет ни слова о возмещении. Прощение, но не…

— Тогда что же предлагает она порукой за свое слово?

— Съетч Табр, и ты в нем наибом, полная автономия нейтральной стороны. Она теперь понимает, как…

— Я не войду опять в ее свиту и не буду поставлять ей вооруженных бойцов, — предупредил Стилгар. — Это понятно?

Ганима услышала, что Стилгар начинает сдавать, и подумала: «Нет, Стил! Нет!?

— В этом нет нужды, — ответил Агарвис. — Алия хочет только, чтобы Ганима вернулась к ней и выполнила данное обязательство об обручении с… — Так вот оно наконец! — у Стилгара сдвинулись брови. — Ганима — цена моего прощения. Неужели она считает меня…

— Она считает тебя разумным, — возразил, усаживаясь, Агарвис.

Ганима восторженно подумала: «Он этого не сделает. Переведи дух. Он этого не сделает».

И только она это подумала, тихий шорох послышался сзади и левей от нее. Она не успела обернуться, как ее схватили сильные руки. Плотный коврик, пахнущий снотворным, накрыл ее лицо до того, как она успела позвать на помощь. Теряя сознание, она ощутила, как ее несут к двери в самом темном уголке залы. И подумала: «Мне бы следовало догадаться! Мне бы следовало быть начеку!» Но державшие ее руки были взрослыми и сильными. Она не могла из них вывернуться.

Последними ее впечатлениями были холодный воздух, мерцание звезд, лицо под капюшоном, взглянувшее на нее и спросившее:

— Она ведь не пострадала, а?

Ответа она уже не слышала, звезды завертелись у нее перед глазами, вытягиваясь в полоски, и пропали во вспышке света, который был ядрышком ее внутреннего «я».

Глава 61

Муад Диб снабдил нас особого рода знанием о пророческом видении, о поведении, ощущающем такое прозрение, и о его влиянии на события, сопровождавшиеся находящимися «на линии». (То есть, события, которым дано произойти внутри взаимосвязанной системы, которую пророк открывает и интерпретирует.) Как было еще где-то отмечено, такое видение действует как своеобразная ловушка для самого пророка. Он становится жертвой того, о чем знает относительно распространенный вид человеческого крушения. Опасность в том, что предсказывающие реальные события могут проглядеть поляризующий эффект, привносимый сверх-потворством собственной правде. Они склонны забывать, что в нашем поляризованном мироздании ничто не может существовать без наличия своей противоположности.

Харк ал-Ада.

Провидческое видение.

Вздуваемый песок туманом висел на горизонте, затмевая восходящее солнце. В тенях дюн песок был холоден. Лито стоял перед кольцом пальм, глядя на пустыню. Он чуял запах пыли и колючих растений, слышал утренние звуки людей и животных. В этом месте у Свободных не было канала, только чистый минимум посадок вручную, орошаемых женщинами, носившими воду в кожаных мехах. Их ветроловушка была хрупкой, легко сокрушаемой бурями, но и легко восстанавливаемой. Тяготы, суровость спайсового промысла и приключения — вот как протекала здесь жизнь. Эти Свободные до сих пор верили, что рай — звук льющейся воды, но лелеяли древнюю концепцию свободы, которую и Лито с ними разделял.

«Свобода — это состояние одиночества», — подумал он.

Лито расправил складки белой робы, закрывавшей его живой стилсьют. Ему было уже ощутимо, насколько изменила его оболочка песчаной форели — и вместе с этим чувством он всегда испытывал чувство огромной утраты. Он уже не был полностью человеком. Странные вещи плавали в его крови. Реснички песчаной форели проникли в каждый орган, приспосабливая его и изменяя. Сама форель тоже приспосабливалась и изменялась. Но, зная это, Лито чувствовал себя оторванным от всех прежних нитей утраченной человечности; жизнь его поймана в первичность острой тоски по концу тянувшейся из древности непрерывности. Он понимал, однако, какая ловушка в потакании подобным эмоциям. Он хорошо понимал.

«Пусть будущее происходит для самого себя», — думал он. -«Единственное правило, руководящее творчеством — это само творение». Трудно было отвести взгляд от песков, от дюн — от великой пустоты.

Здесь на краю песка было несколько скал, но воображение бежало вперед, за них, к ветрам, пыли, редким и одиноким растениям и животным, дюне, сливающейся с дюной, пустыни с пустыней.

Позади него раздался звук флейты, зовущей на утреннюю молитву, молитву по влаге, звучала чуть измененная серенада новому Шаи Хулуду. Едва Лито это понял, как музыка зазвучала для него напевом вечного одиночества. «Я мог бы попросту уйти в эту пустыню», — подумал он.

Все тогда изменится. Одно направление станет не хуже другого. Он уже научился жить жизнью, свободной от страстей. Его мистицизм Свободного утончился до жуткой грани: все, что он имел при себе, было ему необходимо — но только это и было. А это составляло всем лишь накинутую робу, спрятанного в ее складках ястреба Атридесов и кожу, которая-не-его-собственная.

Было бы легко уйти отсюда прочь.

Внимание его привлекло движение высоко в небесах — по косо выкроенным кончикам крыльев он узнал стервятника. От этого у него заныло в груди. Как и дикие Свободные, стервятники живут в этой стране, потому что здесь они рождены. Ничего лучшего они не знают. Пустыня делает их такими, какие они есть.

Но в кильватере Муад Диба и Алии взросла другая порода Свободных. Она-то и была причиной того, почему он не мог уйти в пустыню, подобно своему отцу. Лито припомнил слова Айдахо очень давних дней: «Эти Свободные! Они восхитительно жизненны. Я никогда не встречал жадного Свободного».

Теперь жадных Свободных полным-полно.

Волна печали поднялась в Лито. На нем лежит проложить курс, который все это изменит, но жестокой ценой. И управлять этим курсом будет все трудней и трудней по мере их приближения к вихрю.

Кразилек, Тайфунный бой, впереди… но Кразилек или худшее будут расплатой за неправильный шаг. Позади него послышались голоса, затем чистый и пронзительный детский голосок произнес:

— Вот он.

Лито обернулся.

Из-под пальм выходил Проповедник, ведомый ребенком.

?Почему я думаю о нем как о Проповеднике?» — подивился Лито.

Ответ был ясно начертан на скрижали ума Лито: «Потому что он больше не Муад Диб, не Пол Атридес». Пустыня сделала его тем, что он есть сейчас. Пустыня и шакалы Джакуруту с их чрезмерными добычами меланжа и постоянным предательством. Проповедник состарился. Да, состарился, не несмотря на спайс, а благодаря ему.

— Мне сказали, ты хочешь меня видеть, — заговорил Проповедник, когда ребенок-поводырь остановился.

Лито поглядел на это дитя пальмовой рощи, мальчика ростом почти с него самого, благоговение которого умерялось ненасытным любопытством. Молодые глаза томно поблескивали над маской стилсьюта детского размера. Лито махнул рукой: