Странствия Властимира - Галина Львовна Романова

— Да, а что тут смешного?.. Эта змея укусила меня, и я умру от ее яда…

— Да она неядовитая, иначе мне было бы хуже, чем тебе! — Буян задрал рубашку вместе с кольчугой, показывая царапины, оставленные змеей на его теле. — Несколько царапин на ноге — это даже не раны, а так — мелкие неприятности!

С этими словами он и Мечислав занялись расцарапанной голенью Гаральда. Рыцарь смотрел на них неверящими глазами и шептал про себя:

— Неужели я не умру?.. Неужели буду жить?

Но прошло несколько минут, рану обмыли, перевязали и осторожно натянули на ногу сапог. Гаральду помогли встать, и он сделал первый осторожный шаг.

— Ты в порядке? — Буян хлопнул его по плечу.

— Вполне. — Рыцарь улыбнулся. — И даже смогу еще сражаться!

Он потянулся к мечу, оглядываясь по сторонам, но все враги были далеко.

Как по команде, люди обернулись к камню, который защищала змея.

На камне стояла высокая Чара с мелким, почти незаметным рисунком по краю ножки. Высотой она была не меньше одного локтя. Стенки ее расходились в стороны как лепестки бутона. На дне что-то слабо мерцало, рождая слабый колеблющийся свет, словно Чара говорила с пришельцами на ведомом только ей наречии.

Гаральд благоговейно опустился на колени, молитвенно сложив руки. В глазах его загорелся священный восторг.

— Святой Грааль, — выдохнул он дрожащим голосом. — Мы нашли его…

Губы его беззвучно зашевелились в благодарственной молитве.

Славяне стояли молча, не мешая рыцарю. Но потом Буян протянул к Чаре руки.

Гаральд вскочил и отвел пальцы гусляра, загораживая ее.

— Не смей, — выдохнул он взволнованно. — Не касайся ее! Лишь чистый сердцем и помыслами и твердый в вере может коснуться Чары, не боясь смерти безвременной. Не ведаю я, есть ли среди нас столь чистый, столь святой, кто был бы достоин коснуться ее!

— Но взять мы ее должны, — возразил Буян. — Что ты предлагаешь?

— А что будет с тем, кто взял ее? — вдруг молвил Мечислав. Спорщики обернулись на него — и обомлели. Гаральд так вообще застыл с открытым ртом, не веря глазам. Пока рыцарь спорил с гусляром, юноша протянул руки и поднял Чару, благоговейно держа ее в ладонях, как живое существо. Свет, льющийся изнутри Чары, подсвечивал лицо юноши нежно-розовым светом, и он казался отроком. Гаральд вытер взмокший лоб.

— Ты… взял ее?.. Ты смог прикоснуться и…— еле выдавил он.

— И что мне теперь за это будет? — молвил Менислав. Рыцарь не ответил. Он смотрел на юношу так, словно у того над головой разливалось золотое сияние святости, и медленно крестился.

Смутившись взглядов, которые устремили на него спутники, Мечислав поднял глаза на Буяна.

— Прими ее. — И протянул над камнем руки, не двигаясь с места.

На глазах вконец изумленного Гаральда Буян взял Чару.

И опять ничего не произошло — не разверзлась земля, не грянул гром, не поразила молния святотатцев-язычников. Буян опустил глаза в Чару, словно что-то пытался разглядеть на дне ее. Лицо его, как и у Мечислава ранее, озарилось отблесками и каким-то особенным внутренним светом. Улыбнувшись Чаре, как старому другу, гусляр вскинул глаза на Гаральда.

— Прими, ежели хочешь, — предложил он готовно, протягивая ему Чару.

Но рыцарь отступил, опуская руки.

— Прости меня, Буян, — молвил он, — но я не притронусь к ней ни за что… После того как ее касались вы, мои руки…— Он покачал головой. — Я не имею на то права — мои мысли и душа не столь чисты, как вам кажется. Я недостоин Чары…

Буян осторожно опустил Чару в тороки, тщательно завернув ее в чистую тряпицу, словно боялся, что свежий воздух будет вреден для нее, и, оставив на полу останки змеи, люди покинули Храм.

Первой, кого они увидели, спустившись на площадь по широкой лестнице, была Иррир. Девушка ждала всадников у самого входа в Храм. Поведав друзьям, что вылазка окончилась удачей, отряд поспешил вон из города, пока прочие змеи не сообразили, что Чару увели из-под самого их носа, и не бросились в погоню.

Но за городом, у зарослей, где застряла лошадь Синдбада, им пришлось ненадолго задержаться. Спешившись, Буян достал Чару и подошел к умирающей лошади. Та вскинула голову и обратила на человека взгляд, полный муки и надежды. Сжимая Чару в руках, гусляр опустился на колени перед ее мордой.

— Мне нужен кто-нибудь в помощь, — сказал он. Первым угадав, что за подмогу он требует, Слав присел подле.

— Задери ей голову, — приказал Буян, — и держи.

Слав за узду поднял морду лошади и оттянул у нее верхнюю губу. Она замерла, мелко дрожа, а гусляр, прижав под кожей жилу, перерезал ей горло. Лошадь дернулась, густая темная кровь толчками полилась в подставленную Чару.

За ним, вытягивая шеи, наблюдали остальные.

— Что ты делаешь? — не выдержал Синдбад. — Уж не хочешь ли ты заставить нас испить ее крови?

— Не бойся сего. — Буян не отводил взгляд от струи. — Прежде следует напоить саму Чару, напоить досыта.

— А разве это необходимо? — подал голос рыцарь.

— Да, иначе она не найдет в себе сил помочь нам. Кровь — сама жизнь, надобно оживить сперва Чару, чтоб она отдала воде силу животворящую… Если б не конь Синдбада, нам бы пришлось заколоть одну из наших лошадей. А не было б лошадей…

Он не договорил, но все переглянулись.

Лошадь дергалась только сначала — пока кровь била широкой струей. Но постепенно с кровью уходили ее силы, она слабела, поток замирал и понемногу иссяк. Когда уже невозможно было выжать из горла лошади ни капли, гусляр вернулся к остальным и показал Чару. Она не была даже испачкана кровью — все, что вытекло из горла лошади, растворилось в ее недрах. Оставив друзей гадать о том, как это случилось, Буян спрятал Чару в тороки и первым покинул заросли.

Обратный путь показался короче и гораздо легче, словно судьба исчерпала запас преград и опасностей. Через трое суток всадники вновь оказались в долине, где их с нетерпением ожидали девы-птицы.

Многие были уверены, что смельчаки и их предводительница отправились на верную гибель, а потому возвращение отряда превратилось в праздник. Всю ночь горели костры, слышались голоса, мелькали чьи-то силуэты — гости и хозяева праздновали возвращение.

Наутро наступило прощание. Девушки, погрустневшие и притихшие, провожали гостей. Синдбаду они надарили на память столько новых золотых и серебряных украшений, что он забыл о потерянных. Красный до ушей Гаральд смущенно отводил взоры от кучки девушек, что наперебой умоляли взять с собой хоть одну из них, — о Джиневре он им уже рассказал, но те и слушать ничего не желали. Предводительница Киллик печально поцеловала Буяна в щеку и со вздохом пожелала ему доброго пути и долгой жизни.