Королева Виктория - Филипп Александр

Браун, ее ангел-хранитель, в буквальном смысле носил больную на руках: переносил ее с постели на кушетку или под тент, натянутый на лужайке, а затем нес обратно в постель. Через пять дней, все так же под диктовку матери, Беатриса писала Вики: «Меня вынуждены были кормить с ложечки, как маленькую, и так три с половиной дня! Если бы ты только знала, что это такое, когда тебе кладут пищу прямо в рот, вытирают тебе нос и делают за тебя все остальное!» Алиса исполняла при ней роль сиделки и развлекала ее игрой на фортепьяно. Но она же попросила Понсонби показать матери газеты, которые в один голос требовали, чтобы королева отреклась от престола в пользу Берти. Виктория со свойственным ей упрямством соглашалась читать лишь статьи в шотландской прессе, не поддержавшей идею ее отставки: «Ее верные шотландские подданные, всегда испытывавшие к ней симпатию, поднялись на ее защиту, тогда как ни одна газета в Англии не осмелилась на это!» Чтобы попытаться подправить ее имидж, ее личный секретарь составлял такие бюллетени о времяпрепровождении королевы, которые способны были растрогать публику. Так, в «Court Circular» от 30 августа сообщалось, что ее величество совершила прогулку «в карете» до Баллокского леса, где она навестила приболевшую сестру местного егеря.

4 сентября Дженнер тайно пригласил в Бальморал из Эдинбурга известного хирурга и крупного специалиста в области септицемии[107] доктора Листера, чтобы тот вскрыл нарыв на руке королевы, который уже достиг двенадцати сантиметров в диаметре. 5 сентября Виктория диктовала Беатрисе умирающим голосом: «Я с трудом дошла до своей кровати. Перевязка длилась ужасно долго, и приступили к ней лишь после применения на практике “великого изобретения” доктора Листера, заключавшегося в обработке раны фенолом, дабы “уничтожить все вредные микроорганизмы”». Хирург остался в Бальморале на целую неделю.

Уже после его отъезда в «Бритиш медикал джорнал» был помещен отчет о проведенной им операции, который заставил прослезиться задним числом всю британскую прессу. «Таймс» и «Дейли ньюс» принесли королеве свои извинения за то, что недооценили всю тяжесть ее состояния. А на Викторию после нарыва и болезни горла свалилась «третья» напасть — жуткий насморк.

Аффи находился рядом с больной, что не способствовало его хорошему настроению. В двадцать семь лет второй сын Виктории с трудом выносил вид матери, которая всюду появлялась, опираясь на руку Брауна. Он стал резким и колючим. По приезде пожал руку всем слугам, кроме шотландца-мажордома. Однажды вечером, когда он попросил скрипачей прекратить игру, Браун, наперекор ему, приказал музыкантам продолжать. Атмосфера в гостиной накалилась до такой степени, что Виктория из своей спальни потребовала, чтобы конфликт был немедленно разрешен. Аффи заявил, что пойдет на мировую только в присутствии Понсонби: «На борту своего корабля я разговариваю с кем-либо из команды только в присутствии одного из офицеров». Это заявление заставило Викторию вспылить: «Мы не на корабле, и я не потерплю у себя в доме корабельных порядков!» Но даже Шарлотта, дочка Вики, демонстрировала свое презрение к Брауну. Она отказалась подать ему руку, когда он зашел при ней в комнату ее бабушки: «Мама говорит, что нельзя допускать излишней фамильярности в отношениях со слугами». На сей раз гнев Виктории пал на голову Вики. Понсонби и лорд Галифакс считали причиной всех этих бед женское одиночество королевы.

Виктория похудела на двенадцать килограммов, и Джен-нер запретил показывать ей ругающие ее газеты. Гладстон не мог скрыть своего возмущения: «Каким образом можно вынести королевский трон из охваченного пламенем дворца, если врач запрещает прикасаться к нему?» Но Дженнер, как до него доктора Штокмар и Кларк, опасался приступов бешенства, характерных для представителей ганноверской династии. Лорду Галифаксу он объяснял, что яркий румянец, который появляется у ее величества после еды и который непосвященным кажется признаком хорошего самочувствия, на самом деле свидетельствует о ее повышенной нервозности: «Это такой вид безумия, и с этим ничего не поделать». Гладстон был убежден, что врач то же самое говорил и Дизраэли. 26 сентября на празднике урожая этот неисправимый льстец, а ныне лидер оппозиции, воскликнул, что королева уже давно «морально и физически не способна» исполнять свои обязанности.

Его необдуманные слова облетели все королевство. «Дейли телеграф», державшая сторону Гладстона, с возмущением вопрошала: так, значит, лидер оппозиции хочет сказать, что королева не в своем уме? Призванный на помощь преподобный МакЛеод заявил, что он ни разу не наблюдал у Виктории «ни малейшего признака душевного или умственного расстройства». Дизраэли передал Виктории через Дженнера письмо с извинениями, но на сей раз измышления прессы возымели действие на королеву. Гладстон в письме к Грэнвиллу радовался по этому поводу: «Дизраэли невольно оказал и ей, и всей нации неоценимую услугу... Теперь главное — заставить королеву приступить к работе».

Нападки на королеву не прекращались. 6 ноября 1871 года, выступая в Ньюкасле-апон-Тайн перед многочисленной толпой, депутат-либерал Чарльз Дилк, с которым водил совершенно неуместную дружбу Берти, огласил список того, что содержит государство для королевской семьи и назвал, во сколько ему это обходится: все эти замки, яхты, поезда, слуги, лошади, охоты... «Почему государство должно содержать “лорда-сокольничего” или “придворного фотографа Ее Величества”?» — возмущался он. А затем заявил, что «пришло время республики. И судя по тому, как развиваются события, наше поколение доживет до ее установления». Спустя три дня, на ужине у лорда-мэра Лондона Гладстон отстаивал право любого английского гражданина выражать свое мнение «без всяких ограничений... по поводу государственных институтов королевства». Виктория направила премьер-министру ноту протеста. Она была тем более возмущена, что молодой Дилк был сыном друга ее Альберта, и на Всемирной выставке 1851 года она, увидев его там, даже погладила по голове: «Видимо, я погладила его против шерсти».

21 ноября в Виндзорский дворец, в котором еще не оправились от шока после «выходки Дилка», пришла телеграмма из Сандрингема, куда Берти только что прибыл для празднования своего тридцатилетия после охоты на фазанов у лорда Лондсборо. Охотничий домик лорда находился поблизости от бальнеологического курорта Скарборо, пользовавшегося дурной славой по причине своей, самой плохой в Англии, системы канализации. В результате у всех гостей начались желудочно-кишечные расстройства, а Берти подхватил какую-то инфекцию. На следующий день стало ясно, что инфекция эта не что иное, как брюшной тиф. Это был страшный диагноз, почти что синоним смерти. Виктория срочно отправила Дженнера в Сандрингем, а сама уединилась в мавзолее Альберта. Она словно вновь вернулась в те ужасные дни десятилетней давности.