Бомарше - Рене Кастр

В саду посетителей встречал лаем прелестный песик, на ошейнике которого красовалась надпись: «Меня зовут Фолетта, мне принадлежит Бомарше. Мы живем на бульваре».

Выставлять напоказ свои богатства в смутные времена всегда опасно. Еще до окончания строительства соседи по кварталу начали выказывать Бомарше свою враждебность. Кюре церкви Сен-Поль «по настоятельной просьбе встревоженных жителей квартала» подал в полицию жалобу на то, что, вопреки законам Божьим, его новый прихожанин, торопясь закончить обустройство своих владений, заставил рабочих трудиться даже в воскресенье. Бомарше пришлось объяснять, что в данном случае речь шла о садовниках, привезших из сельской местности молодые деревца, которые необходимо было без промедления посадить в землю, при этом он не преминул с горечью добавить: «В наших общественных парках открыто множество кафе, где огромное число официантов подают мороженое и напитки, там все время людно, и благочестивый прихожанин, который идет туда в воскресенье пропустить стаканчик, оплачивает труд официантов, совершенно не думая о том, какой он тем самым совершает грех».

Но пока все ограничивалось словами, время более серьезной опасности, иначе говоря, грабежей наступило чуть позже. 27 и 28 апреля в прилегающих к Бастилии районах начались беспорядки: ватага безработных, поддержанная рыночными торговцами, напала на обойную фабрику Ревейона и разграбила ее. Частично пострадал и Бомарше: ему пришлось вызывать войска, чтобы оградить от посягательств голландский особняк, a его новый дворец лишился барельефов работы Жана Гужона, украшавших входные ворота, их разбил привратник Бомарше некий Мишлен. Любопытно, что тот, кого считали ниспровергателем существующего строя, был вынужден в мае 1789 года обратиться к начальнику полиции, им в то время был Тиру де Кросн, с просьбой обеспечить защиту его имущества силами правопорядка. Чтобы умаслить своих соседей, Бомарше пожертвовал 12 тысяч ливров в пользу бедняков квартала Сент-Маргерит, основал несколько богоугодных заведений, а также предлагал свои услуги для поддержания спокойствия в их округе.

Меж тем он был одним из первых, кто начал критиковать существовавший социальный строй и приветствовал идею созыва Генеральных штатов; хотя самому ему не удалось войти в них, он полагал, что люди, подобные его Фигаро, смогут стать полноправными членами этого органа и заставят услышать их сильных мира сего.

14 июля 1789 года Бомарше находился в своей конторе в особняке голландских послов, где вместе с комиссарами квартала Блан-Манто обсуждал планы сбора подушной подати. Неожиданно к нему в кабинет вбежал человек с перекошенным от страха лицом и закричал: «Господин де Бомарше, две тысячи человек ворвались в ваш сад, они все там разграбят!»

Будучи прежде всего человеком театра, Бомарше усадил на свои места вскочивших комиссаров и изрек в духе Корнеля: «Господа, мы ничего не можем изменить, это несчастье касается меня одного, так что давайте продолжим трудиться ради общественного блага!»

Произведя таким образом должный эффект на своих посетителей, он все же принял необходимые меры безопасности, и четыреста человек были по его просьбе направлены на защиту его дворца в тот момент, когда чернь уже пошла на приступ Бастилии. Сам же он с группой вооруженных людей пробрался в старую крепость — символ произвола, собрал архивы, летающие по мрачным коридорам Бастилии, потребовал, чтобы ему передали личные вещи г-жи де Лоне — вдовы только что убитого начальника тюрьмы, для того чтобы вернуть их хозяйке, а потом добился, чтобы его назначили наблюдателем за работами по разбору крепости, что было самым лучшим способом заодно присмотреть и за собственным домом.

Когда он выставил свою кандидатуру во временно образованную Коммуну в качестве депутата от третьего сословия, ее отвели из-за его принадлежности к дворянству. Такова ирония судьбы! А Бергас, избранный депутатом, возобновил свои нападки на Бомарше; в своих публичных выступлениях он называл его преступником и призывал народ обрушить на него свой гнев. Дело дошло до того, что, не чувствуя себя в безопасности, Бомарше был вынужден уехать на некоторое время из Парижа; вернулся он лишь после того, как городская мэрия выдала ему охранную грамоту, которую он вывесил на воротах своих владений. Но эта официальная бумага не принесла ему желанного покоя: потоки клеветы вновь обрушились на него; помимо всего прочего, его обвиняли в похищении архивов Бастилии, когда же его избрали в представительный орган округа Блан-Манто, это избрание было аннулировано Национальным собранием.

По обыкновению, он ответил на несправедливость мемуаром, в котором предлагал заплатить солидный куш за каждый пункт выдвинутого против него обвинения, если таковой будет доказан. Эта инициатива Бомарше против него же и обернулась, поскольку ему стали приписывать такое богатство, каким он на самом деле не обладал.

«Говорят тебе, негодяй, что тебе придется держать ответ, — говорилось в одном анонимном пасквиле, — а если ты хоть что-нибудь попытаешься сделать, чтобы избежать уготованной тебе участи, жить тебе не больше недели. Ты даже не удостоишься чести быть повешенным на фонарном столбе!»

Времена изменились: Бомарше превратился в Альмавиву, и теперь народ-Фигаро дерзил ему самому.

Глава 48

ДЕКРЕТ ОБ АВТОРСКОМ ПРАВЕ(1791)

В тот момент, когда, казалось бы, восторжествовали идеи, рожденные на почве его критики старого режима, Бомарше из разряда бунтарей и революционных писателей перешел в разряд капиталистов, ретроградов и консерваторов, и у него появилась возможность убедиться в том, что его новое положение гораздо опаснее прежнего.

В конце 1789 года, когда ему пришлось пережить множество волнений из-за творившихся вокруг беспорядков и угроз в свой адрес, он продемонстрировал разумную скромность, отреагировав следующим образом на постановку в «Комеди Франсез» «Карла IX»: он посоветовал театру убрать с афиши свою собственную пьесу, способную из-за слишком явных политических намеков еще больше подстегнуть и без того разбушевавшиеся страсти, завершил же он свое обращение к актерам словами, которые странно было слышать из уст отца Фигаро:

«Нам гораздо нужнее утешение, которое мы можем почерпнуть, созерцая картину доблести наших предков, чем ужас от созерцания наших пороков и преступлений».

Эта сдержанность, которую он считал необходимым условием для восстановления общественного порядка, не мешала ему оставаться убежденным сторонником свободы во всех ее проявлениях. Так, когда Учредительное собрание, внося дополнения в Эдикт о веротерпимости от 1787 года, решило восстановить гражданские права потомков протестантов, покинувших родину после отмены Нантского эдикта, Бомарше, сам потомок этой гонимой касты, отправил письмо Бареру, чье выступление подвигло депутатов принять это решение: