Бен Гурион - Майкл Бар-Зохар

Встреча со Стариком не приносит ему желаемого облегчения. «Беседа с Бен-Гурионом повергла меня в шок», — расскажет он позже. Старик употребляет «меткие слова», разумно и трезво анализирует ситуацию и объясняет, «почему нечего и думать, чтобы начать войну сейчас». Вопреки ожиданиям Рабина, он обвиняет гостя в том, что объявленная мобилизация «создает опасность для израильского народа», не дает никаких советов и даже не пытается хоть как-то его ободрить. Напротив, он только нагнетает тревогу. «Ицхак был подавлен», — эта лаконичная фраза появляется в дневнике сразу же после окончания беседы.

Все дело в том, что в 1967 году Бен-Гурион уже не тот смелый и проницательный руководитель, который вызывал восхищение своих товарищей. Возраст, отдаленность от центров принятия решений и воспоминания об опыте прожитых лет наложили на него свой отпечаток. Легенда о нем, все еще живущая в сердцах людей, скрывает правду о закате жизни старого бойца. Ему восемьдесят один год: «Он живет в несуществующем мире, — грустно замечает Даян накануне Шестидневной войны, — он восхищается де Галлем, преувеличивает силу Насера и не способен оценить реальную силу армии». Бен-Гурион убежден, что, в отличие от Синайской кампании, следующая война будет долгой — она продлится несколько недель, если не месяцев, и считает, что Израиль должен противостоять не только Египту, но и Сирии и Иордании. По его мнению, это могло бы повлечь тысячи смертей, что может сильно подорвать моральный дух гражданского населения. Чтобы воевать, считает он, Израилю понадобились бы массовые и постоянные поставки вооружения западными державами, а также их дипломатическая поддержка. Из этого он делает вывод, что еврейскому государству следует четко объяснить свою позицию всему миру, добиться поддержки Запада то не брать на себя инициативу военных действий. Даже узнав 23 мая, что Насер решил закрыть Тиранский пролив для израильских судов, он не меняет своего мнения. Даже когда де Голль повернется спиной к Израилю и начнет заигрывать с арабами, он будет продолжать верить в искренность его дружбы. Его вид полностью противоречит сложившемуся образу решительного и смелого лидера.

Поскольку кризис усугубляется, а Эшколь подвергается острой критике за нерешительность и малодушие, все громче раздаются голоса, требующие, чтобы Бен-Гурион вернулся к власти. Влиятельные круги полагают, что он способен дать стране энергичное правительство, в котором она нуждается, и выиграть неизбежную войну. Мало кто, даже среди руководителей, знает, что на самом деле все не так, то есть что он категорически против любых военных действий: 24 мая, на следующий день после закрытия Тиранского пролива, сам Менахем Бегин, еще недавно числившийся его заклятым врагом, предлагает Леви Эшколю, чтобы во главе правительства национального единства стал Бен-Гурион. Но премьер-министр, не колеблясь, отвергает эту идею: «Двум коням не вытянуть. упряжку».

Бен-Гурион понимает ситуацию абсолютно неправильно, что и доказывает последующий: ход событий. Сперва его престиж, его былые заслуги и ясность аналитического ума придают вес занятым им позициям, тем более при всеобщем смятении и неуверенности. Но по мере того, как ответственные лица начинают осознавать происходящее, они пересматривают свое требование. После продолжительной беседы со Стариком Бегин и члены его группы понимают, что их затея бессмысленна. Призывы вернуть Бен-Гуриона к власти становятся все тише, и Старик отходит на второй план. С согласия других членов группы «Список трудящихся Израиля» он выдвигает кандидатуру Моше Даяна на пост премьер-министра и министра обороны одновременно и готов предложить ему свои услуги в качестве советника.

Нерешительность Эшколя, его бессвязные выступления по радио, слухи о нервной депрессии, поразившей начальника генерального штаба, и впечатление, что кольцо вокруг Израиля сжимается все плотнее, вызывают сильное волнение не только среди населения, во и в армии, и в самой Рабочей партии Израиля. В партии назревает бунт против Леви Эшколя и Голды Меир, которые не торопятся доверить Моше Даяну портфель министра обороны. 1 июня Эшколь капитулирует и приглашает Даяна войти в состав правительства национального единства в качестве министра обороны. В Кнессете группа «Список трудящихся Израиля» одобряет назначение Даяна. Поддерживая его, Бен-Гурион, похоже, одобряет политику, с которой еще недавно был в корне не согласен. Тем не менее он все еще надеется убедить Даяна разделить его взгляды и извлекает положительные для себя моменты из того, что Даян «поставил условие, что останется со мной «на связи»; другими словами, что будет со мной советоваться». Но дело примет иной оборот: Даян решил не консультироваться с Бен-Гурионом. Если он признает, что «у него больше политической мудрости, чем у меня», он убежден, что Старик неправильно понимает ситуацию. «К добру или к худу, но события развивались именно так… В этой войне мне придется обходиться своими собственными силами», пишет он не без самодовольства. Назначение Даяна и решение начать войну ускорят закат политической деятельности Бен-Гуриона.

Его закат не станет, как это обычно бывает, незаметной и медленной формой деградации. Напротив, он произойдет в течение шести дней — пока длится война. Накануне начала боевых действий Старик является символом сопротивления Израиля противнику, желанным главой государства, который приведет его к победе. Когда война закончится, он превратится в обычного государственного деятеля на пенсии, в старика, который отжил свое. Суровую битву за Израиль проведут и выиграют другие.

Вечером 4 июня Бен-Гуриону горько от собственной беспомощности и чувства, что его намеренно держат в стороне. Весь день со все возрастающим нетерпением он ждал прихода Моше Даяна, который должен был сообщить ему, какие решения принял кабинет. «В десять часов вечера я лежал на постели и читал… В дверь постучали и я встал, думая, что это Даян. К моему удивлению, это был Хаим Исраэли, глава канцелярии министра обороны». Исраэли сообщает, что Даян прийти не сможет, поскольку у него совещание с Эшколем.

«Боевые действия, вероятно, с воздуха было решено начать на следующий день. Но Моше готов зайти ко мне на пять минут. Я сказал Хаиму, что ему незачем беспокоиться, поскольку за пять минут я не сумею объяснить ему ситуацию… Я не могу безоговорочно поддержать завтрашнюю операцию, не зная, что обсуждалось нами с руководителями Америки и Англии…. Меня беспокоят меры, которые вы намерены предпринять. Моше дважды повторил мне, что хочет оставаться со мной «на связи». Ни к чему оставаться «на связи» после того, как роковой шаг сделан».