Темные сестры - Ольга Олеговна Пашнина

и прогнулись, а сердце на секунду остановилось. Я пригнулась и прислушалась, но вокруг стояла совершенная, идеальная тишина.

– Что это за место?

Хейвен появилась так неожиданно, что я вздрогнула, хотя давно перестала пугаться ее внезапных появлений. Но стены старого дома из давних кошмаров обострили все темные эмоции, и страх в том числе.

– Дом.

– Дом? – Хейвен с подозрением на меня посмотрела. – И что ты здесь делаешь, в этом доме?

– Просто пришла. Тебе какая разница?

– Ты врешь мне, Ким! Ты врешь! Что это за дом?

– Хейвен, отстань, мне нужно кое-что найти!

– Не отстану, пока не расскажешь! Не отстану! Не отстану! Не отстану!

– Ладно, хватит! – не выдержала я. – Замолчи! Это папин дом. Через тоннели он связан с Кордеро-холлом.

– И ты об этом знаешь, потому что…

Я ненавижу Хейвен. Я знаю, что она – мое подсознание, и будет правильнее сказать, что я ненавижу себя, но как же я порой мечтаю, чтобы она исчезла раз и навсегда!

– Потому что, когда я была нужна папе, он приводил меня сюда через тоннель. Так никто не догадывался, что мы отлучались.

Хейвен рассмеялась. Прислонившись к стене (прямо как живая!), она укоризненно на меня смотрела.

– Была нужна папе? Так ты это называешь?

– Сделай одолжение – сгинь, – буркнула я.

Вдруг оказавшись в стенах старого дома, я поняла, что почти его не помню. Что вид обшарпанных, покрытых плесенью и паутиной стен вызывает лишь слабое чувство тревоги. Где-то внутри, так глубоко, что не получается подковырнуть и вытащить на поверхность.

Я провела в этом доме так много времени, но совсем его не помню…

– Тук-тук, за окном, – тихо пропела Хейвен, – тихо плачет навь.

– Старый дом, старый дом, – эхом откликнулась я, – сон ты или явь?.. Откуда эта песенка? Ты знаешь? Из какой-то книги?

– А ты вспомни сама, – с вызовом ответила Хейвен и пропала.

Зато я хорошо помнила, где искать тайный ход, ведущий в Кордеро-холл. В комнате, некогда бывшей гостиной, стоял покосившийся шкаф. За время, что дом был заброшен, без охранных заклятий отца немногочисленную мебель или вынесли, или сожгли, но шкаф остался почти нетронутым. Он казался намертво вмонтированным в стену лишь на первый взгляд. Но если нащупать крошечный бугорок на боковой стенке и одновременно толкнуть – то шкаф легко отодвигался, открывая небольшую дверку.

Им явно давно не пользовались, потому что мне пришлось приложить все силы, чтобы со скрипом сдвинуть шкаф в сторону. На середине прохода он намертво застрял, но получившейся щели хватило, чтобы пролезть внутрь. За два года в лечебнице я сильно похудела.

Пахнуло сырым камнем и мокрой землей. Факелы, разумеется, не горели, а магии у меня больше не было, так что пришлось идти на ощупь. Руки дрожали, когда я ощупывала холодные стены, осторожно продвигаясь вперед.

В абсолютной тишине слышалось лишь мое дыхание.

Почему я не захватила хотя бы свечу?

Дорога заняла около получаса: приходилось двигаться практически вслепую. Хорошо, что у тоннеля не было никаких ответвлений. И жаль, что Хейвен исчезла. Мне бы не помешала компания.

Порой казалось, будто из темноты кто-то пристально за мной наблюдает. Воображение живо дорисовывало очертания скрюченного монстра, скрытого под темным плащом. Иногда я почти наяву слышала его хриплое дыхание, а иногда казалось, что за спиной раздаются тяжелые шаги.

Наконец я выдохнула: рука коснулась двери в конце тоннеля. К счастью, она оказалась не заперта.

Я вывалилась в подвал, не заботясь об осторожности, тяжело дыша и кашляя от мерзкого воздуха подземелья. За моей спиной медленно вставал на место точно такой же шкаф – только лучше сохранившийся.

Придя в себя, я осмотрелась. Подвал почти не изменился, разве что хлама стало больше. Я узнала стеллажи, раньше стоявшие в кабинете отца, и бар из малой гостиной. Значит, сестры сделали ремонт, как и собирались. Я поняла, что ужасно хочу взглянуть на то, как преобразился дом. Но прежде стоило убедиться, что меня никто не увидит, потому что если я попадусь – Хейвен права, – никогда больше не выйду на свободу.

Старое разбитое зеркало, раньше висевшее в папином кабинете, тоже переехало сюда. У нас считалось дурным знаком выбрасывать зеркала. Хотя Кристалл – мачеха – считала суеверия глупостью. Да и Кортни не была впечатлительной. Скорее, оставила как память – некоторой мебели в доме насчитывалось несколько сотен лет.

Я неспешно прошлась по подвалу, рассматривая вещи. Каждая хранила воспоминания. О детстве, о юности. Об игре.

Задрав голову и посмотрев на потолок, я рассмеялась: несколько крюков так и торчали в нем. Когда-то папа вкрутил их, чтобы повесить снаряды. Он до последнего надеялся на то, что хоть какая-то из любовниц подарит ему сына. После его смерти от идеи отказались, но сестричка с мужем придумали для крюков более интересное применение.

Я знаю все их секреты.

Все пороки. Желания. Грехи.

Я много лет наблюдала, пряталась, была невидимкой. Любимой младшей сестренкой, такой же глупенькой, как и хорошенькой. Меня оберегали, меня любили, никто не мог представить меня в роли злодейки.

И это было удобно.

А сейчас приходится прятаться. Как крысам в подвале. Вслушиваться в звуки наверху и молиться, чтобы никому из обитателей Кордеро-холла не пришло в голову спуститься в подвал.

Неожиданно я остановилась. Так резко, словно налетела на невидимую стену.

У дальней стены высилась настоящая башня из коробок, и не одна. Добрый десяток здоровых картонных ящиков свалили в углу, забыв навсегда. На них лежал толстый слой пыли, упаковочная лента пожелтела и отошла.

На каждой из коробок – сделанная аккуратным почерком сестры – красовалась надпись.

«КИМ».

Вот так просто меня сложили в коробку и отправили в подвал. Как будто и не было Кимберли Кордеро, как будто у папы всегда было только две дочери. Интересно, как Кортни и Кайла отвечают на вопросы обо мне? Лгут, что я учусь за границей? Делают вид, будто никогда не знали никого по имени Ким? Рассказывают неполную, но такую удобную правду о душевной болезни бедняжки, из-за которой она не выходит из дома?

Жаль, что я не знаю.

Иногда мне казалось, что я люблю сестер. Скучаю по язвительным шуткам Кайлы и ее дерзким выходкам. По рассудительности и мягкости Кортни.

Скучаю по Герберту, которого любила больше всего на свете и ненавидела за то, что он видел во мне лишь младшую сестренку своей потаскушки…

А потом я вспоминаю обжигающую ненависть.

Она сильнее магии, сильнее восхваляемой всеми любви, это чувство просто не имеет границ.

Я ненавижу их. Ненавижу так сильно, как вообще