Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Бег времени я уже не ощущал, как не ощущал и самого себя. Казалось, мой затуманенный мозг жил самостоятельно, готовый угаснуть в любой миг… Рыбак с резиновой лодкой уже был совсем рядом. Генерал Косицын шагнул ему навстречу и тут же проломил под собой лед, нырнул в воду, успев раскинуть руки и не уйти на дно.

— Кого же мне первого спасать?! — услышал я сиплый голос подползшего незнакомца.

— Давай спасай сначала меня, — заорал Саша. — Ты один не втащишь его в лодку!

Это было разумно. Когда рыбак перевалил еще не потерявшего сил Косицына в лодку, из одежды Саши хлынула вода, придав лодке устойчивость… Вскоре резиновая «пирога» нависла своим задранным носом надо мной. Меня поймали за воротник полушубка и стали тянуть вверх. Пустая лодка встала бы торчком… Наконец моя правая рука цепко и судорожно обняла округлый нос лодки. Это была мертвая хватка.

— Ни одну бабу в жизни так не обнимал, — с нотками истеричного смеха прохрипел я, чуть оживший, с трудом вползая на резиновое днище…

Теперь надо было добраться до берега в неподвижной на льду «пироге». Горестно-живописное зрелище: Саша Косицын, раздевшись до нательной матросской рубашки, в генеральской папахе, полз впереди лодки, перекинув через плечо привязанную к ее носу веревку. Наш спаситель (это был Евгений Веденеев — молодой рабочий из Подмосковья) сидел в лодке и, зажав в одной руке подкладку моей полковничьей папахи, а во второй свою шапку, отталкивался ото льда. Я тоже толкал — ногами, обутыми в шерстяные носки, лежа грудью на корме.

Откуда взялись силы?! Шерстяные носки не скользили по поверхности зыбкого ледяного покрова, и я чуть ли не был главной двигающей силой.

Когда мы преодолели полпути, к нам примчались с недалекой рыбацкой базы Ремянница аэросани: кто-то дал туда знать о случившемся, тем более что ранним утром мы, на свое несчастье, по знакомству покупали на базе путевки. Запомнилась только очередная опасность: до берега оставалось несколько десятков метров, как аэросани остановились. Мы с Косицыным босыми ногами ощутили нестерпимо ломящий холод и услышали, что откуда-то хлещет вода. Оказалось, аэросани проломили лед, повредили свою обшивку и начали тонуть. Но рядом уже были люди. Нас вовремя выхватили из кабины, усадив в легкую деревянную лодку. Рядом на берегу стояли два газика из воинской части…

В газике, когда он уже мчался к даче министра Афанасьева, я почувствовал, что погибаю, — было холоднее, чем в воде; все мое тело сотрясалось от переохлаждения.

— Спасибо, ребята, за помощь, — с трудом вымолвил я, обращаясь к сопровождавшему меня прапорщику. — Больше не могу… Конец…

— Не дадим умереть, полковник! — беспечно откликнулся прапорщик. — Еще не одну книгу напишете!..

Я впал в беспамятство. Второй раз в жизни потерял сознание. Первый раз — в июне 1941-го, когда санинструктор плоскогубцами, без наркоза, вытаскивал из моей челюсти осколок снаряда…

Пришел в себя часа через три, когда раздетый догола и хмельной от принудительно влитой в меня водки лежал на кушетке в предбаннике, а прапорщик и егерь, намотав на руки махровые полотенца и щедро поливая их водкой, яростно растирали мое тело. Хорошо, что, генерал Косицын оказался при деньгах, которых хватило на срочную покупку ящика спиртного.

— Ноги чувствуете? — встревоженно спросил прапорщик, увидев, что я открыл глаза.

Я пошевелил пальцами: ноги вроде слушались. Но выговорить ничего не смог.

— А то были совсем черные, — пояснил прапорщик и вновь силком влил в меня полстакана водки. — Оттерли!

Я опять уплыл в небытие, увидел ворон, нахально прогуливающихся по льду, черное дерево на берегу…

Очнулся от того, что меня куда-то несли. В нос ударил запах распаренной березы. Понял: в парилку тащат.

— Нельзя! — засопротивлялся я. — Сердце не выдержит!

— А генерал уже два часа парится, — сообщил. егерь.

— Генерал — бугай! И он только на полминуты окунулся в воду.

Вокруг засмеялись; меня вновь уложили на кушетку. В это время приехала вызванная из Рузы скорая помощь. Наконец перебинтовали кровоточившие пальцы на моих руках…

Когда наши рыбацкие костюмы были подсушены, а я, оживший, обут в чужие тапочки, генерал Косицын сел за руль своей машины, и в три часа ночи мы вернулись в Переделкино. Грозившее, как минимум, воспаление легких обошло меня стороной. Не было даже насморка…

Итак, 13 апреля. Тринадцатое число считается в народе несчастливым. Как же мне к нему относиться? А если б поехали на рыбалку 12-го? Может, не провалились бы под лед? А если б и ухнули, то наверняка не появилась бы на водоеме надувная резиновая лодка. Я потом подробно расспрашивал Евгения Веденеева — что его заставило именно 13-го, когда рыбалка уже запрещена, ехать на Озерну. Он ответил, что выдался нерабочий день, а рыбацкое нетерпение оказалось неудержимым. Словом, он сам толком не понимал, какая сила заставила его устремиться на водоем.

Мы не раз еще встречались с нашим спасителем Женей у меня на даче в Переделкино, у него дома на свадьбе его дочери, на последующих летних рыбалках. Я позаботился, чтобы Веденеева наградили медалью «За спасение утопающих» и до конца дней своих буду хранить благодарность ему.

Но тайна тринадцатого числа остается тайной. И непостижимо уму появление лодки в самую последнюю минуту, когда я уже, казалось, должен был уйти на дно… И куда исчез моток веревки из моего ящика? Тут есть над чем размышлять.

Мне потом пророчили, что моя страсть к рыбалке исчезнет, а на лед я в жизни своей больше не ступлю ногой. Нет, ступил! В том же году, 13 ноября. Я, генерал Косицын и наш общий друг Николай Андреевич Горбачев приехали в четвертую зону Озерны, вышли на уже окрепший лед. Я отыскал свое «лобное место», расстелили там коврик, зажгли и поставили свечку, налили в рыбацкие кружки водки и воздали водоему благодарность за то, что он пусть и жестоко наказал нас, но не поглотил…

34

Пусть извинит меня читатель за написанную выше главу, не имеющую, в общем-то, отношения к моей литературной судьбе. Но ведь жизнь писателя это не только сидение за письменным столом и творческое осмысление пережитого и почерпнутого из разных источников. Происшедшее со мной на Озерне не осталось в секрете. Ко мне на дачу зачастили друзья и приверженцы моих книг. И хотя трудно было повторяться — рассказывать им о случившемся, отягчая сердце, но приятно было узнать, что кроме близких друзей есть и другие люди (от космонавтов до министров), которые озаботились моим состоянием и возможностью продолжить работу над своими книгами о войне.