ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира - Роджер Осборн

То, что война разразилась в эпоху оптимистического процветания, по–видимому, идет абсолютно вразрез с нашим пониманием исторических закономерностей. Определенно, войны ведутся либо ради контроля за ресурсами, которых не хватает на всех, либо ради обретения политических прав, либо ради защиты территории. История десятилетий, предшествующих Первой мировой войне, опровергает каждое из этих представлений. Более того, для граждан процветающих стран оказалось вполне возможным убедить себя в необходимости пойти войной на соседей, основываясь на причинах почти исключительно иллюзорных. В нижеследующем изложении будут указаны некоторые из этих причин. Кроме того, можно будет понять, что события в истории не связаны между собой универсальными причинно–следственными законами, но являются порождениями непредвиденных обстоятельств. Мировые войны XX века имели свои истоки во всем, что им предшествовало. В этой главе я хотел бы проследить некоторые из этих истоков, для начала обратив внимание на то, что именно в XIX веке научные методы стали находить применение во всех сферах жизни общества.

Индустриализация на ранних стадиях была в первую очередь связана с переменами в экономической и социальной организации общества, однако дальнейшее вложение средств в производственные процессы, делавшееся прежде всего в расчете на постоянную финансовую отдачу, создало условия для развития технологий, призванных непрерывно повышать эффективность этих процессов. Машины для прядения и тканья хлопка и шерсти, обжига керамики, выплавки стали, а также приспособления для передачи энергии от мельничных колес к ткацким станкам, механическим молотам, бурам, подъемникам и сотне других устройств — все появилось на свет в конце XVIII — начале XIX века.

Одновременно с наращиванием практического «технического»» знания, все новые и новые области открывались и для теоретического исследования природного мира. В XVIII веке ученые распространили галилеевскую и ньютоновскую концепцию природы на саму материю, на ее структуру и поведение. Работы Джозефа Блэка, Клода Луи Бертолле, Антуана Лавуазье, Джозефа Пристли и других преобразили древнее знание о свойствах веществ в вооруженную математическими методами науку химию. Еще одним стимулом интереса к природному миру стали путешествия и экзотические коллекции Джозефа Бэнкса, Луи Бугенвиля и других первооткрывателей, и в тот же период стараниями Линнея изучение растений и животных было введено в строгие рамки научной классификации. Из разрозненных исследований минералов, ископаемых и естественных ландшафтов постепенно складывалась наука геология. В своей «Естественной истории», увидевшей свет в 1788 году, Жорж Бюффон утверждал, что у Земли есть своя история, а еще до начала следующего века Джеймс Хаттон применил ньютоновские законы к процессу образования скальных пород, из которых состоит земная кора. Около того же времени английский землемер Уильям Смит разработал систему опознания и классификации пород по залегающим в них ископаемым, благодаря которой можно было выводить закономерности этого залегания и делать довольно точные предсказания. Все разнообразие природного мира неумолимо сводилось в единую ньютоновскую схему, позволяющую с помощью математических формул и количественных измерений выявлять лежащую в его основе упорядоченность — законы природы. Интеллектуальная свобода, вытекавшая из теоретического постулата Канта об отсутствии у науки морального целеполатания, усилиями наследников Ньютона обретала многообразные практические следствия.

В Европе и Северной Америке среди определенной части дворянского сословия начали образовываться новые клубы — посвященные специальным естественнонаучным интересам. Линневское общество было основано в Лондоне в 1788 году, за ним последовали Геологическое (1807), Химическое (1830) и другие; во Франции в 1830 году сформировалось собственное Геологическое общество, многочисленные аналоги возникали также в Германии и Соединенных Штатах. Помимо этих общенациональных органов представители образованного класса — энтузиасты, сплоченные интересом к натуральной философии, — организовывали многочисленные кружки в разных городах. Сложившийся в этих джентльменских клубах этический кодекс явился принципиальным условием развития науки на протяжении следующих 180 лет — именно он лег в основание системы, в которой стал возможен свободный обмен идеями, сочетающийся с уважением права первенства и беспрекословным доверием между учеными, институтами и странами. Традиционные ограничения общественной жизни — постыдность быть уличенным в нечестности или злоупотреблении доверием — стали неотъемлемой частью духа научной деятельности, а союзы и соперничества между клубами вылились в «раздел» природного мира между множеством дисциплин: астрономией, физикой, химией, биологией, геологией, анатомией.

В начале XIX века сфера промышленного производства, внутри которой развивались технологии, и сфера научных исследований существовали параллельно и почти не соприкасались друг с другом. Хотя их грядущему союзу было суждено вытолкнуть западный мир в современную индустриальную эпоху, на пути к нему все еще лежали серьезные препятствия. Если в научной среде выходцы из обеспеченных слоев общества представляли свои исследования на всеобщее обозрение и публиковали открыто, то в промышленности цеховые секреты строго охранялись, а производственные методы совершенствовались способом проб и ошибок, с применением выученных тяжким трудом навыков. В теории древнее разграничение между «эпистеме» и «техне» уже утратило актуальность, но их полноценному практическому слиянию все еще мешали социальные барьеры — цеховые ремесленники принадлежали к рабочему сословию, ученые — к благородному. Несмотря на отдельные исключения — порох и дистилляцию как побочные результаты алхимических занятий, очки, астрономические и навигационные приборы как плод оптических опытов, — до начала XIX века и даже позже синтез ремесленного и теоретического знания оставался явлением случайным.

Одним из первых прообразов будущего сотрудничества науки и техники стала деятельность Лунного общества — группы приятелей–бирмингемцев, в число которых входили Джозайя Веджвуд, Эразм Дарвин, Джозеф Пристли и Мэттью Боултон. В 1775 году Боултон, инженер и владелец фабрики, вступил в деловое партнерство с Джеймсом Уаттом, который придумал, как усовершенствовать примитивный паровой двигатель с помощью паровой рубашки и конденсационной камеры. Помогая Уатту воплотить идеи на практике, Боултон, который видел, что энергия пара может найти применение на фабрике, лишь отчасти руководствовался соображениями выгоды — еще одним немаловажным стимулом была личная увлеченность техникой. Так или иначе, Уатт продолжил совершенствовать паровой двигатель, добавив к своим изобретениям цилиндр двойного действия и центробежный регулятор. Как только эффективность водяной энергии была исчерпана, устройства на паровой тяге стремительно завоевали промышленность, а работающий на угле паровой двигатель сделался главным орудием индустриализации. Паровозы, домны, прокатные станы, текстильные фабрики, угольные и железнорудные шахты — все производило на современников необыкновенное впечатление мощи и динамизма, неведомым образом выпущенных на волю из природного состояния и поставленных на службу человеку. На склоне XIX века европейцы не могли не поражаться тому, какое колоссальное преобразование мира им оказалось по силам осуществить. Обычный горючий камень, выкопанный из земли, с помощью нужных умений и знаний можно было заставить поддерживать безостановочную работу фабрики или с грохотом нести пассажирский поезд из одного дальнего конца в другой. И эта энергия, которая неутомимо вращала маховик индустриального мира, была высвобождена силой человеческого гения.

Но Уатт еще представлял собой старинный тип самодеятельного изобретателя — он не был ученым и тем более теоретиком. Первый явный сигнал о том, что процесс слияния научной и технической сферы начался, прозвучал тогда, когда ученые мужи благородного сословия вместо заинтересованного изучения мира в его «естественном» состоянии, приступили к исследованию механизмов, что трудились над его преобразованием, и к разработке математических моделей производственных процессов. В 1824 году французский физик Никола Сади Карно опубликовал результаты изысканий в области работы паровых машин, где впервые описал закон сохранения энергии. Труды Карно, которые легли в основание прикладной науки термодинамики, позволили проектировать двигатели с более высоким КПД. В 1830–х годах Майкл Фарадей провел первую серию опытов, которые обнаружили не вполне понятную, но очевидную зависимость между электричеством, магнетизмом и движением. Проведение магнита через электрическое поле индуцировало ток, а прохождение электричества через расположенный в магнитном поле провод заставляло последний двигаться — эти феномены одновременно открывали возможность для создания надежного генератора электричества и для использования электричества в качестве тяговой силы двигателя. Позднейшие эксперименты Фарадея продемонстрировали, что свет также является элементом электромагнитной системы. В 1856 году металлург Анри Бессемер изобрел метод прямого передела чугуна в высококачественную сталь окислением примесей, которое осуществлялось продувкой воздухом исходного материала в специальном агрегате — конвертере. Свои достижения были и у прикладной химии: искусственные красители, новые взрывчатые вещества и новые способы производства важнейших продуктов, таких как, например, квасцы. В этих и других сферах наука начала вносить громадный вклад в развитие промышленных технологий, поэтому довольно скоро данные отрасли уже полностью оторвались от своих ремесленных корней. Индустриальные компании принялись поручать ученым работу над усовершенствованием и созданием производственных методов и процессов, а правительства впервые обратили внимание на необходимость введения естественнонаучных предметов в образование программы.