Том 2. Сцены и комедии 1843-1852 - Иван Тургенев

В редакции, установленной для «Современника», комедия «Нахлебник» появилась в 1858 г. в переводе на фрунцузский язык в двухтомнике произведений Тургенева «Scènes de la vie russe» (см. с. 592).

Появление «Нахлебника» в печати ни в какой мере не гарантировало разрешения на постановку этой пьесы, хотя хлопоты в обоих направлениях шли одновременно. Так, М. С. Щепкин, учитывая смягчение общих цензурно-полицейских условий и опираясь на советы Краевского. полагавшего, что изменение названия запрещенной пьесы может благоприятно отразиться на ее дальнейшей судьбе, 19 декабря 1856 г. обратился к П. В. Анненкову с просьбой переговорить с театральными цензорами и с начальником репертуарной части императорских театров П. С. Федоровым о получении разрешения на постановку «Нахлебника» (под названием хотя бы «Приживальщик», если нельзя придумать чего-нибудь более подходящего в этом роде), в бенефис его, назначенный на 13 января 1857 г. в Москве (Лит Арх, кн. 4, с. 385–386).

29 декабря 1856 г., извещая Тургенева о результатах своих хлопот, Анненков просил извинения за вынужденное изменение названия пьесы («Нахлебник» именовался им «Даровым хлебом», превратившимся впоследствии под пером Тургенева в «Чужой хлеб») и заключал свою информацию словами: «Вышло, что отказать не отказали, а протянули так, что к бенефису комедия не поспела. При том же цензор Нордстрем (очень порядочный человек) заметил, что пьеса скорее могла бы быть допущена на сцену, если бы была напечатана» (Труды ГБЛ, вып. III, с. 63).

Вопреки надеждам Анненкова и его друзей, пьеса Тургенева всё же не была допущена на сцену и после ее появления в печати. В библиотеке дирекции императорских театров сохранилась копия журнального текста «Чужого хлеба», представленная в театральную цензуру воронежским губернатором 16 июля 1857 г. Рукою управляющего III отделением генерал-майора А. Е. Тимашева на копии этой сделана лаконичная отметка: «Запрещено 23 августа 1857» (рукопись № 26011, по новой нумерации № 50999).

Несмотря на новые хлопоты Щепкина о разрешении постановки «Нахлебника», хотя бы в порядке награды, как он писал, «ему, старику, за пятидесятилетнюю добросовестную службу искусству», несмотря на специальную поездку для этого С. В. Шумского в начале октября 1857 г. в Петербург, несмотря на поддержку этих ходатайств влиятельными людьми в театральных верхах н в окружении вел. кн. Константина Николаевича, постановка «Нахлебника» на сцене и на этот раз допущена не была. Она осуществилась лишь в пору официальной ликвидации крепостных отношений, т. с. после манифеста 19 февраля 1861 г.

В воспоминаниях актера Ф. А. Бурдина сохранился рассказ о том, что снятие запрета с постановки комедии Тургенева на сцене было значительно облегчено благодаря временному исполнению обязанностей начальника III Отделения генералом И. В. Анненковым, С.-Петербургским обер-полицмейстером, братом писателя (ВЕ, 1886, № 12, с. 671–672; там же, 1901, № 9, с. 585). По настоянию последнего ген. Анненков распорядился об изготовлении специальной докладной записки о причинах запрещения «Нахлебника», а сам наложил 19 октября 1861 г. на представленном ему рапорте следующую резолюцию: «По внимательному рассмотрению этой пьесы я не нашел в ней оскорбления нравственного чувства и дворянского сословия» (Лит Арх, кн. 4, с. 385).

В начале ноября 1861 г., узнав от Бурдина о снятии запрета с «Нахлебника», Тургенев обратился к П. В. Анненкову с письмом, из которого видно, что автор «Нахлебника» уже давно предоставил эту пьесу в полное его распоряжение.

«Не помню, — писал Тургенев, — спрашивал ли я вас, имеете ли вы сцену, которую я прибавил во втором акте и послал Щепкину. Эта сцена необходима. На всякий случай я ее перепишу и вместе с другими поправками и изменениями пошлю вам ее дня через два или три». Об этой же «прибавочной сцене во 2 акте», без которой он просил не ставить «Нахлебника», Тургенев напоминал Анненкову и в письме от 11 декабря 1861 г.

Изменение первоначального построения заключительного акта «Нахлебника», с одной стороны, призвано было несколько более тонко мотивировать драматизм прежней развязки, с другой — резче выдвинуть в пьесе роль Елецкого, сделать более жизненно колоритной фигуру этого жесткого «петербургского чиновника». В первых двух редакциях «Нахлебника» — запрещенной и журнальной — Елецкий, возвратившись к гостям после объяснения с Ольгой о Кузовкине, решительно обрывает Тропачева, возобновившего было свои шутки (его даже «передергивает» от них), настоятельно предлагает не вспоминать о происшедшем и, желая оставить жену с Василием Семеновичем наедине, выпроваживает всех в сад. Ольге Петровне удается уговорить отца принять деньги на выкуп Ветрова: «Вы могли отказать чужой богатой женщине, — говорит она, — вы имели право не принять ее подарка, но дочери, вашей дочери, вы не можете, вы не должны отказать… Не плачьте, не плачь… мы будем видеться… Ты к нам будешь ездить…» Кузовкин поддается уговорам и к возвращению хозяина и гостей с прогулки «всё, — говоря словами Елецкого, — устроено» (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. II, с. 390–395). В новой редакции комедии Елецкий, предложив гостям un petit tour, сам остается с Куэовкиным. грубо обвиняет старика в вымогательстве, резко требует публичного отказа от его «нелепой басни» и, дав ему «четверть часа на размышление», выходит. Только после этого следует сцена с Ольгой Петровной, возвращение всех из сада — и прежняя концовка комедии получает, таким образом, совсем иную мотивировку (см. с. 166–172 наст. тома).

Эта переработка «Нахлебника», которую можно определить как третью редакцию пьесы, при постановке ее в 1862 г. на сцене не была принята во внимание ни в Москве, ни в Петербурге, так как дополнения и изменения, сделанные Тургеневым в тексте комедии, требовали нового обращения в театральную цензуру, на что никто из друзей автора не решался. Возможно, что этот отказ от новых переговоров с цензурными органами был сопряжен с известным риском вовсе лишиться разрешения на постановку «Нахлебника», поскольку оно было получено не совсем обычным путем, но есть основание предполагать, что перестройка второго действия пьесы не встретила к тому же сочувствия Щепкина и по существу. Об этом косвенным образом свидетельствовало и то раздражение, с которым Тургенев 10 (22) февраля 1862 г. информировал В. Я. Карташевскую о «прибавочной» сцене в «Нахлебнике», которая «не попадает в театр», хотя «в ней нет ничего зазорною и написана она более с целью поправления плохой пьесы»; «впрочем, — добавлял Тургенев, — от сокращения, по выражению Анненкова, она не будет ни лучше, ни хуже».

Премьера «Нахлебника» состоялась 30 января 1862 г. в Москве, в Большом театре, в бенефис престарелого М. С. Щепкина, боровшегося в течение тринадцати лет за возможность выступления в этой пьесе[259]. Бенефисный спектакль начинался одноактной комедией Н. И. Куликова «Которая из двух», а заканчивался старинным водевилем А. И. Писарева «Тридцать тысяч голов, или Находка лучше потери». Основные роли в «Нахлебнике» исполняли: Кузовкина — М. С. Щепкин, Ольги Петровны — Н. М. Медведева, Елецкого — И. В. Самарин, Тропачева — С. В. Шумский, Иванова — П. М. Садовский, Карпачова — Калинин (Театр насл, с. 312).

Премьера «Нахлебника», по свидетельству известного московского театрального критика А. Н. Баженова, не оправдала связанных с нею больших ожиданий, и комедия не удержалась в репертуаре. Неуспех пьесы критик объяснял ее «сценической слабостью», характерной якобы для всех комедий Тургенева и не компенсируемой их литературными достоинствами — «необыкновенно тонкой и правдивой обрисовкой характеров действующих лиц», показываемых «с какой-то особенной, обаятельной теплотою, которою приятно греется читатель». Никак не реагируя на общественно-политическое звучание пьесы, Баженов основную часть своей рецензии посвятил разбору игры Щепкина, которая очень удовлетворила его в первом акте и вызвала большие сомнения во втором:

«Г. Щепкин прекрасным исполнением своей роли в первом действии не оставлял желать ничего лучшего, — признавал критик. — С каким умением и достоинством воспользовался он всеми разнообразными положениями и переливами своей роли в первом действии! Сколько откровенной, бесхитростной радости, сколько самой нежной, именно отеческой любви показал он в старческом сердце Кузовкина при встрече приехавшей Ольги Петровны! Как цельно и с какою естественною прямотой отдавался он ласкающей его надежде во время рассказа об иске, который ведет он за какое-то поместьице! С какою правдой и постепенностью перешел он в экзальтированное состояние опьянения, именно старческого опьянения! Какими, наконец, искренними невольными слезами заплакал он под шутовским колпаком! Это была не простая слезливость, а горячее истинное чувство. К сожалению, нельзя сказать того же об игре г. Щепкина во втором действии, где он был уже много холоднее и однообразнее, чему, конечно, помогала и самая роль, не столько интересная во второй ее половине. Большой рассказ Кузовкина у г. Щепкина вышел как-то вял и неприятно плаксив. Кроме того, мне кажется, что бенефициант закостюмировался не совсем удачно: вицмундирный сюртук Кузовкина больше походил на квартальнический, чем на дворянский. Впрочем, может быть, почтенный артист имел на это свое основание».