Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

Провозились почти до света. Хотя и приходила на помощь одна из наших самоходок с переезда, все наши старания ни к чему не привели, так как из непромерзшего болотного луга, потревоженного гусеницами, вылез толстый конец бревна и плотно, намертво заклинился между звездочкой правого ведущего колеса и шестым опорным катком…

Нас оставили одних на произвол судьбы: бригада должна спешить к морю. И она ушла. Мы в поле вдевятером: экипаж, комбат (я думал, что он уйдет с колонной, но он почему-то остался с нашей машиной) и крепко привязавшийся к нам Федя Радаев.

Ночь над городом, слева по борту, посветлела от пожаров, возникших во время боя. Жители этого глубинного прусского города, немцы, сегодня узнали, какова война на вид и вкус, когда она сходит со страниц победных реляций и с экранов хвастливых кинохроник и вдруг заявляется прямо в дом верноподданного обывателя.

Держимся настороже, так как больше нам делать нечего. Машина наша на виду. На случай, если пойдет мимо какая-нибудь немецкая часть, приготовили самоходку к взрыву и наметили маршрут для отхода. Если удастся.

Из города, приблизительно через час после ухода бригады, потянулись по шоссе на Пройсиш-Холлянд бесконечные подводы с беженцами, и Фруктов, по совету Дмитрия Яковлевича, выставил против фольварка КПП из двух наших автоматчиков для наблюдения за дорогой, чтобы не проворонить появления фашистов. Рубилкин с Каплей отправились на пост. «Здорово мы их наполохали!» — долетел из темноты довольный голос Капли. Немного погодя, сходил, с разрешения командира, посмотреть, как там, на КПП. И успел вовремя. Пришлось осадить Каплю, слишком усердствовавшего. Остановив несколько повозок, он, угрожая автоматом, приказал всем едущим вылезти. Две девушки, испугавшись, не подчинились, а положили головы рядом на борт подводы: стреляй, мол, — нам все равно… Идиотская выходка автоматчика взорвала меня, и я прогнал его на машину. Вот тюремщина!

Наконец настал день, принеся с собой пищу и чем промочить горло. С горя кляли болото, имея в виду Фруктова, и… пили, но, конечно, не запоем, а только чтобы согреться: продрогли за ночь. Трое в машине постоянно несут дежурство. Она хотя и накренилась и двигаться не может, но орудием смотрит на железнодорожное полотно, так что, если бронепоезд не расстреляет нас раньше, мы ему выдадим как раз по брюху.

Автоматчики под командованием Радаева (он принял на себя обязанности зампохоза), снабдив всех нас едой, не забыли и об устройстве ночлега в поле: притащили с фольварка (многие дома там оказались покинутыми) несколько перин, ковров и даже шуб. Из всего этого добра под правым бортом самоходки, прямо на снегу, они сделали постель, а над нею общими усилиями мы соорудили из большого брезента хижину, наподобие цыганского шатра.

Продолжаем работы у машины. Новая беда: заглох при прогреве двигатель: топливные баки все пусты. Значит, вчера из города мы выехали на последних каплях горючего. Срочно сливаю антифриз, уже не раз разбавленный водою, прямо на днище, так как подлезть под машину, чтобы отвинтить броневую пробку под сливным краном, невозможно. Самоходка имеет сильный крен вправо, корма приподнята, и жидкость вся стекла в отделение управления. Ее тщательно вычерпали и слили в запасной топливный бачок.

Во время обеда на морозе, вскрывая трофейным кинжалом консервную банку, замечаю на широком двустороннем клинке выгравированную готическую надпись: «Майне эрэ хайсст тройе». Это заклинание должно было денно и нощно напоминать доблестному офицеру из SA о том, что его «честь зовется верностью». На верхнем конце рукоятки врезано изображение черного имперского орла со свастикой в когтях, с другой — буквы «SA» в эмалевом кружке.

Мороз крепчает, метель началась. Перебираемся с поля в Шютценхаус (так называется фольварк), в ближний, сразу за шоссе, домик с мансардой. Дом сборный, стандартный. До машины отсюда около трехсот метров. Осмотрели жилье. Внизу комната с кухней, наверху вторая жилая комната. Перенесли сверху койки — и готово. Запас торфяных брикетов и дровишки есть. Жить можно.

В мансарде подобрал местную газету, вышедшую незадолго до нашего прибытия в Заальфельде. Одна небольшая заметка привлекла мое внимание — «Ди штадт Заальфельд хат 600 ярэ альт» («Городу Заальфельду — 600 лет»). Вырезку оставляю на память.

Ночью дежурим у нашего нового «расположения» по очереди с Дмитрием Яковлевичем, а ребята, сменяя друг друга, по трое охраняют машину.

Время от времени забегают погреться в тепло натопленную комнату солдаты и офицеры с проезжающих мимо машин. Узнаем, что вчера наша 5-я гвардейская танковая армия вышла к морю.

Город и его окрестности постепенно заполняются военными. Теперь за машину опасаться нечего: свои вокруг.

Вечером, поддавшись минорному настроению, вспоминаю прошлое лето в Птицеграде и начало этой зимы в Загорске, наши встречи с Лидой, тайком перечитываю ее письма, полученные еще на 3-м Прибалтийском… Когда-то снова увидимся? Как она там?..

Снова кто-то вваливается в кухню вместе с белым облаком морозного воздуха, топает сапогами, сбивая снег, и густо крякает простуженным голосом. Палыч предлагает гостю горячего кипятку с эрзацем лимонного сока из набора тоненьких пробирок, обнаруженных нами в стенном кухонном шкафу. Проезжий как раз «оттуда» и подтверждает слух о выходе наших войск на морское побережье где-то в районе города Эльбинга. От него же нам стало известно, что 5-я танковая целиком передана в распоряжение командующего 3-м Белорусским фронтом. Похвалы в адрес танкистов-гвардейцев слышать приятно, но когда же мы доберемся до своей части? В таком наступлении нетрудно забыть про одну какую-то машину.

Дмитрий Яковлевич с Костылевым разузнали все-таки, где находится РТО нашей бригады! Завтра они отправятся туда, и наш командир будет печься о судьбе застрявшей машины. На душе у меня сразу посветлело, хотя снова вот уже целые сутки мучает все тот же коренной зуб. В сопровождении Радаева и обоих автоматчиков иду в город. Там, неподалеку от памятного перекрестка, вчера развернулся полевой госпиталь. Мне пообещали разделаться с моим извергом дня через два, как только прибудет зубной врач.

Госпиталь разместился в двух соседних серых двухэтажных зданиях. Оба переполнены ранеными. Люди в шинелях, куртках, полушубках и ушанках, потому что стекол, а в некоторых окнах даже и рам не осталось после ночного боя.

Всякое движение на улице — развлечение для воинов, вынужденных бездействовать. Для иных из них, кто ранен тяжело, война, можно сказать, почти кончилась. Как обидно, наверное, в самый разгар победного нашего наступления оказаться человеку в таком вот положении…

Пока длился мой визит к эскулапам, добрый Федя Радаев развил кипучую деятельность: выволок вместе с Каплей и Рубилкиным исправное, сверкающее черным лаком пианино, найденное в доме напротив госпиталя, тщательно установил его на «нашем» перекрестке и устроил настоящий концерт для раненых, которые тоскливо выглядывали из разбитых окон в надежде увидеть на проезжей автомашине кого-нибудь из своей части и передать с ним весточку о себе товарищам.

Федей были исполнены любимейшие песни фронтовиков: «Катюша» и фронтовая пародия на нее («Разлетались головы и туши, дрожь колотит фрица за рекой. Это наша русская „катюша“ немчуре поет за упокой…»), «Прощай, любимый город», «Землянка», «Огонек», «Розпрягайте, хлопци, кони». Играл он прекрасно, мастерски аккомпанируя самому себе, а пел в широком диапазоне начиная с густой октавы и кончая высочайшим фальцетом. Роль Шкета, верного друга и всегдашнего спутника Феди, на этот раз взял на себя малорослый Капля. Заполняя паузы между серьезными номерами, он, закинув автомат за спину, то лихо отбивал чечетку, то потешно кривлялся, смеша невзыскательную публику. В обоих этажах госпиталя у окон стало совсем тесно, появились и белые халаты. Зрители с удовольствием слушали миннезингера в танкошлеме, словно с неба свалившегося, оттаивали. Раздавались аплодисменты, и сыпались заявки. И Федя пел еще и еще, пока не охрип. По окончании летучего концерта старшина, широко улыбаясь, церемонно раскланялся и, повторяя ошибку Париса, подарил в приданое музыкальный инструмент самой красивой и доброй медсестричке.

Все-таки мы не забыты! Может быть, потому, что нашу самоходку легко заметить с шоссе. Проезжала машина ГСМ, и нам сбросили три бочки горючего — полную заправку! Бочки мы перекатили руками к машине и перелили газойль в баки.

Сегодня у нас гостит раненный в Эльбинге автоматчик Марченко, хороший парень. Он рассказал, что, когда наших вышибли из города, Федька Сидоров остался где-то с застрявшей самоходкой и что о его экипаже пока ничего неизвестно.