Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

— Но как же они отпустили вас? — с горечью спросил Леня.

— Какое там отпустили! Они и уговаривали меня, и просили именем матери, и высылали мне по почте деньги… — Вася махнул рукой. — Одним словом, я им наделал много хлопот и все-таки не вернулся. Набрал уроков, голодал, ходил в рваных ботинках, но зато знал, что никому не обязан…

Леня покачал головой:

— Как же так можно?.. Ведь они хорошие люди.

— Да, неплохие. Очень неплохие, они и мать мою не обижали — последнее время она у них почти не работала, — летом брали нас с ней в имение… Хорошие люди, но я всегда видел в них «благодетелей», и это унижало меня.

История Васи взволновала Арсеньевых и, когда Вася ушел, они продолжали бурно обсуждать ее.

— Ну и бессовестный! Просто неблагодарный! — возмущалась Алина.

— Ах, нет, нет! Так нельзя судить, мы же многого не знаем! — защищая Васю, говорила Мышка.

— Конечно. Но если эти люди обещали умирающей матери поставить ее сына на ноги, то я могу себе представить, как они себя чувствовали, когда он ушел… Ушел на голодную жизнь, совсем еще мальчиком… в шестом классе, — вздохнула Марина, исподволь с тревогой наблюдавшая за Леней.

Леня долго молчал, потом, словно про себя, мрачно сказал:

— Не прижился он… Чужим себя чувствовал, а каждый день чужой хлеб есть не будешь. Вот и ушел.

— А ты прижился! Ты уже никуда не уйдешь! — встрепенулась вдруг Динка и с тревогой взглянула на мать.

— У меня четверо детей, — задумчиво сказала Марина. — Разве бросил бы меня мой сын с тремя девчонками? — Она покачала головой и ответила себе сама: Нет, никогда!

— Никогда! — серьезно подтвердил Леня.

— Так он же не чужой, он наш! А этот Гулливер вообще чужеватый ко всем людям, у него и лицо такое жесткое, как камень! Он никого не любит! — кричала Динка.

Леня вдруг хитро улыбнулся:

— А вот походит к нам и оттает маленько. Захолодал он со смерти матери, а обогреется и человеком станет в лучшем виде. А я уже привык к нему, мне он самый лучший…

Устав от занятий и целого дня беготни по урокам, Вася усаживался в кресло около пианино и, вытянув свои длинные ноги, отдыхал, невольно проникаясь теплом окружающей обстановки. За окнами сеялся мелкий дождь; прохожие, низко наклонив головы, спешили домой; по опустевшим вечерним улицам носился сердитый ветер, а в уютной маленькой столовой ярко горела печка Марина любила живой огонь, и потому дверцы печки были всегда открыты, и там красными, синими и розовыми огоньками вспыхивали догорающие поленья. Не зажигая огня, Марина присаживалась к пианино и начинала что-нибудь тихонько наигрывать по памяти. Собирались девочки, залезали с ногами на кушетку, Леня придвигал свой стул поближе к Васиному креслу.

— Вася! — капризно говорила Динка, переступая через вытянутые на середину комнаты Васины ноги. — Уберите ваши большие ноги, мы боимся таких больших ног! Задвиньте их куда-нибудь под стол!

— Дина! — строго останавливала сестру Алина. А Мышка, боясь, что Вася обидится, поспешно смягчала ее слова.

— Ничего, ничего, Вася… Это же просто такие башмаки…

— А вы тоже боитесь? — спрашивал Вася, подбирая ноги.

— Нет, что вы… Я их обхожу, здесь же много места… Ко всем членам семьи Арсеньевых Вася относился строго и придирчиво, одна только Мышка неизменно вызывала в нем тихое умиление. Часто, сидя в своем кресле, Вася, забывшись, смотрел на разлетающийся венчик тоненьких волос вокруг Мышкиной головы, на мелкие веснушки, рассыпанные на курносом и удивительно светлом лице девочки…

— Когда я смотрю на нее, мои глаза отдыхают, и вся усталость, вся накипь дня смывается с моей души, как черная копоть, — с восторгом говорил Вася своему ученику и тут же, взъерошив свои густые полосы, привычно удивлялся: — И как это в одной семье, у одной матери могут быть такие разные дети? Динка и Мышка! Как их сравнить?

— А я их и не сравниваю… Я для Мышки в огонь и в воду полезу, а без Макаки я и одного дня не проживу! — горячо говорил Леня.

Вася искренне хохотал:

— Смотри, смотри, эта твоя Макака может за один час всю твою жизнь вверх тормашками перевернуть!

— Это она может! Она еще не то может! — с гордостью согласился Леня и, улыбаясь, просто добавил: — Вот за то и люблю!

У Васи с Леней почти с первого дня установились крепкие, дружеские отношения, Леня уже не стеснялся больше своего репетитора, но относился к нему с горячей благодарностью и уважением. Так постепенно Вася Гулливер входил в семью Арсеньевых, пристально разглядывая каждого из членов ее, и, не скрывая своих симпатий, к каждому относился по-разному. Это отношение часто заставляло его изменять своему твердому правилу не вмешиваться в чужие дела.

Глава пятая

ГОРЕСТНАЯ ВЕСТЬ

На улицах кучками собирались люди. Студенты стояли без шапок, на ходу читали газету, окаймленную траурной рамкой. Умер Лев Николаевич Толстой… Вася, держа и руке шапку и газету, остановился у двери арсеньевской квартиры.

«Знают или не знают?» — подумал он, пряча в карман газету. В последние дни девочки то и дело бегали за бюллетенями, волновались и чуть не плакали.

«Нервные такие девчонки… Если еще не знают о смерти Льва Николаевича, то, может, мне удастся осторожно подготовить.» — решил Вася.

Входная дверь была не заперта, внутренняя лестница вела на второй этаж, дверь в коридор тоже оказалась открытой. Шагая через три ступеньки, Вася дошел до верхней площадки, остановился, прислушался… До него донесся чей-то жалобный голос, повторяющий нараспев одни и те же слова, прерываемые протяжным громким плачем.

«Динка воет! — сообразил Вася. — Сейчас она расстроит Алину, Мышку… Главное, Мышку… Девочка и так слабенькая… Ах ты, исчадие ада…» — с раздражением подумал Вася, шагая по коридору.

Навстречу попалась Маруся.

— Идите скорей, Васю, бо так порасстраивалысь наши… — махнув рукой, сказала она.

Вася сердитым рывком открыл дверь и остановился на пороге. Согнувшись, как старушка, и раскачиваясь из стороны в сторону, Динка сидела на полу около кушетки и, вытирая кулаками слезы, громко причитала:

— Ой, Волженька, Волженька… Голубонька моя, Волженька, зачем же мы сюда заехали?

Около стола стояла Алина. Лицо у нее было серое, как после бессонной ночи, но глаза сухие, строгие. Она поддерживала стакан, из которого, цокая зубами о края, пила Мышка. Около девочек, бледный и растерянный, стоял Леня. Вася бросился к Мышке, взял из рук Алины стакан воды и, срывая на ней свое раздражение, сурово сказал:

— Что вы здесь развели? Ведь вы же старшая! Стыдно! Выпейте, Мышка! Выпейте, голубчик! И возьмите себя в руки, нельзя же так… — ласково обратился он к расстроенной Мышке.

— Вася… Он так мучился… Так болел… Столько книг написал… и… умер… — послушно глотая воду, жалобно говорила Мышка.

— Ой, Волженька, Волженька… Он и «Ваньку Жукова» написал… и «Бог правду видит…» — подвывала Динка.

— «Ваньку Жукова» не он написал… это Чехов… ты никогда ничего не знаешь, — упрекнула сестру Алина.

— Ну, выпейте еще… Выпейте еще глоточек, Мышенька… — несвойственно ласково упрашивал Вася, заглядывая в серые глаза девочки.

Динка на одну минутку перестала причитать и, подняв голову, с живостью спросила:

— А Чехов? Чехов жив?

— Чехов уже давно умер… — не глядя на нее, ответила Алина.

— Как? Значит, и «Ваньку Жукова»… — Динка схватилась за голову: — Ой, Волженька, Волженька… Сердце у меня разрывается… Все писатели умерли…

— Леня! — в бешенстве крикнул Вася. — Выведи сию минуту отсюда эту плакальщицу! Марш отсюда, безобразница эдакая! — топнул ногой Вася.

Но Леня неожиданно вырос перед ним и, сцепив над переносьем свои черные брови, хмуро сказал:

— А что ж она, хуже других, что ли? Ей тоже жалко… — и, обняв подружку за плечи, молча увел ее в свою комнату.

По коридору застучали каблучки Марины; Вася с облегчением поставил стакан.

— Мама! Мамочка!