Квентин Дорвард - Вальтер Скотт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не я буду причиной таких несчастий, если только в моей власти их отвратить, — сказала Изабелла. — Впрочем, если б даже я жаждала мщения, малейшей вашей просьбы было бы довольно, чтобы заставить меня от него отказаться. Могу ли я дольше помнить обиды, нанесенные мне королем Людовиком, чем ваши бесценные услуги? Но как мне быть, когда я предстану перед моим государем, герцогом Бургундским? Я должна буду или молчать, или сказать всю правду. Молчать — значит прогневать его, а лгать… вы сами не захотите, чтоб я лгала.
— Конечно, нет, — ответил Дорвард. — Пусть только ваши показания о Людовике ограничиваются тем, что вы сами знаете как несомненную истину; когда же вам придется упомянуть о том, что вы знаете с чужих слов, то как бы достоверны ни казались вам эти слухи, передавайте их только как слухи, не больше, и не говорите, что придаете им веру или значение, если б даже это и было так. Не может бургундский совет отказать монарху в той справедливости, которой на моей родине пользуется каждый преступник! Они должны будут признать его невиновным, если против него не окажется явных, прямых улик, а все, что вы сообщите как простой слух, справедливость которого вы лично не можете подтвердить, им надо будет еще доказать свидетельскими показаниями других лиц.
— Кажется, я понимаю вас, — сказала Изабелла.
— Я объясню вам это еще подробнее, — сказал Квентин и принялся разъяснять свою мысль на примерах. Он еще говорил, когда раздался звон монастырского колокола.
— Это знак, что мы должны расстаться, — сказала Изабелла, — расстаться навсегда! Не забывайте меня, Дорвард, а я вас никогда не забуду… не забуду и ваших верных услуг…
Больше она не могла говорить и молча протянула ему руку. Он припал к ней устами, и уж не знаю, право, как это случилось, но только, стараясь ее высвободить, графиня оказалась так близко к решетке, что юноша дерзнул запечатлеть на ее губах прощальный поцелуй. Она не оттолкнула его — может быть, потому, что не успела, так как почти в ту же минуту в приемную стрелой влетели Кревкер и Кроуфорд, подсматривавшие в щелку за молодыми людьми, беседу которых они, впрочем, не могли слышать. Кревкер был в бешенстве, Кроуфорд же от души хохотал, стараясь сдержать порывы своего товарища.
— Ступайте в вашу комнату, сударыня, слышите? Вы стоите того, чтобы вас засадить в келью на хлеб и на воду! — крикнул граф Изабелле, которая, опустив вуаль, поспешно удалилась. — А ты, красавчик… ты просто нахал! Настанет час, когда интересы государей и держав не будут иметь ничего общего с такими молодцами, как ты, и тогда я проучу тебя за то, что ты, нищий, осмелился поднять глаза на…
— Довольно, довольно, граф! Нельзя ли полегче! — перебил его старый лорд.
— А ты, Квентин, молчи, я тебе приказываю! Ступай к себе!.. И позвольте, граф, заметить вам теперь, когда он уже не может нас слышать, что ваше обращение совершенно неуместно: Квентин Дорвард такой же дворянин, как и король, только, как говорят испанцы, он бедней короля. По своему происхождению он так же знатен, как я, а я — глава нашего рода, и вы не имеете права нам угрожать…
— Ах, милорд, — перебил Кревкер с нетерпением, нахальство этих чужестранных наемников вошло даже в пословицу, и вам, их начальнику, следовало бы их сдерживать, а не поощрять!
— Послушайте, граф, — ответил лорд Кроуфорд, — я командую стрелками пятьдесят лет и до сих пор ни разу не просил советов ни у французов, ни у бургундцев; надеюсь, что, с вашего разрешения, и впредь сумею без них обойтись!
— Полно, полно, милорд, — сказал Кревкер, — я не хотел вас обидеть, ваше звание и лета дают вам все преимущества надо мной. Что же касается молодых людей, я готов забыть их прошлое, но приму свои меры и клянусь, что больше они не увидятся!
— Не клянитесь, Кревкер! — сказал со смехом старый лорд. — Гора с горой — и то, говорят, сходятся, так как же не сойтись грешным людям, у которых есть ноги, есть жизнь и любовь, толкающая их друг к другу! Поцелуй-то был очень нежный: это дурной знак, Кревкер!
— Вы опять хотите вывести меня из терпения, милорд, — сказал Кревкер, — но это вам не удастся… Слышите, колокол в замке зовет на совет. Страшен будет этот совет, и одному богу известно, чем он кончится.
— Я могу заранее предсказать только одно, — ответил старый шотландец. — Если допустят насилие над особой короля, он не погибнет одиноким и неотомщенным, хоть у него здесь мало друзей и очень много врагов. Жаль только, что он строго запретил мне принять меры на случай такого исхода.
— Позвольте вам заметить, милорд Кроуфорд, — сказал бургундец, — что принимать меры против иных несчастий — значит их вызывать. Повинуйтесь приказанию его величества, не подавайте повода к насилию излишней горячностью, и вы увидите, что день кончится благополучнее, чем вы ожидаете.
Глава 32. СЛЕДСТВИЕ
Я видеть не хочу
Твою любезность —
Любовь твою почувствовать хотел бы.
Встань! Знаю я, что сердцем
Не склонился
Ты предо мной, хоть и склонил колени.
«Король Ричард II»С первым ударом колокола, сзывавшего на совет знатнейших бургундских дворян и незначительное число французских вельмож, бывших в то время в Перонне, герцог Карл в сопровождении отряда своих телохранителей, вооруженных бердышами и алебардами, вошел в зал башни Герберта в Пероннском замке. Король Людовик, ожидавший этого посещения, встал, сделал два шага навстречу герцогу и остановился, ожидая его приближения, всем своим видом выражая величие и достоинство, которые он, несмотря на свой далеко не изысканный наряд и обычно простые манеры, прекрасно умел напускать на себя, когда находил это нужным. Осанка короля и его спокойствие в такую решительную минуту произвели, видимо, сильное впечатление на его противника: с шумом распахнув дверь, Карл вошел было в комнату быстрыми шагами, но, взглянув на Людовика, принял вид, более подобающий великому вассалу, являющемуся к своему государю. Вероятно, герцог заранее решил придерживаться в обращении с королем всех внешних форм почтения, подобающих его высокому сану; но было совершенно очевидно, что он едва сдерживает порывы своего необузданного нрава и жажду мести, клокочущую в его душе. И хотя как в обращении с королем, так и в речах Карл заставлял себя выполнять все правила этикета, он то и дело менялся в лице, говорил хриплым, отрывистым голосом, весь дрожал от сдержанного нетерпения, хмурил брови и до крови кусал губы; одним словом, каждый взгляд, каждое движение этого государя, самого запальчивого из всех когда-либо живших на земле, свидетельствовали о той страшной буре, которая бушевала в эту минуту в его груди.