Жертва - Анна Антоновская

Главный деканоз, погладив на груди амулет, насмешливо сказал:

– Когда земля задрожала и повалились камни и деревья, один слабоголовый тушин уверял, это не бык внутри земли чешет железную спину, а огонь рвется наружу. Не надо резать, – уговаривал он, – на перекрестке горных троп черного козленка и ставить у жертвенника зажженную свечу, а лучше поставить крепкие столбы в саклях. Поставили. Через год бык снова зачесал железную спину. Камни и деревья упали, столбы в саклях тоже. Над тушином много смеялись, но слабоголовый не успокаивался. Когда Мегой загородил луну, он посоветовал не отгонять Мегоя метанием в него множества стрел – это может разозлить Мегоя, и злой дух навсегда загородит луне путь, а лучше задобрить пением. Но ни хелхои, ни деканозы уже словам не поверили и заставили слабоголового поклясться.

– А какую клятву надо произнести? – быстро спросил Георгий.

– У нас две клятвы. Первая – когда человек клянется, он три раза обходит вокруг жертвенника, держа боевое знамя – Алами. Другая клятва – человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: «Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что хотите, если он не скажет истины».

– Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо уверяю в своих намерениях.

– Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед алтарем клятву.

Под скалой на площади уже шумели тушины.

Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.

Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок. Отсюда все могут его видеть и слышать.

– Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.

Вперед выступил пожилой тушин.

– Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой отец Датвиа и мой сын Чуа… Погибли – это не беда, каждый тушин желает умереть не на тахте, а сражаясь с врагом… Но помните, тушины, как проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?! Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!

– Никто не забыл!

– Никто, никто! – Ты будешь отомщен, Гулиа!

– Отомстим, отомстим! – кричали тушины.

– Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому врагу?

Народ молчал.

Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает площадь.

– Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью! Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей. Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю – после победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.

Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.

По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно оглянулся и приблизился к Саакадзе.

Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.

– Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, – все бросил под ноги своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, – продолжал Георгий. – Вы, тушины, – горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг – шамхал, а мы окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит – горы, и путь ваш простой, наш щит – собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду, хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет – мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет, если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа…

Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о камень.

Заглушая гул, Георгий крикнул:

– Я все сказал. Окажете нам помощь – слава вам, откажете в помощи – не остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.

На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:

– Послушаем хевис-бери! Послушаем!

Анта выступил вперед. Площадь замерла.

– Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши предки отказывали другу в отважном деле?!

– Никто! – закричали тушинские витязи.

– Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!

– Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга, отказавшись стать рядом с ним в битве!

– Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!

– Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!

– Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч, занесенный над врагом.

И тушины стали закладывать, как перед боем, полы чохи за широкий кожаный пояс.

Анта Девдрис одел на Георгия его шашку и торжественно произнес:

– Георгий Саакадзе, спасибо, что вспомнил о нас, и главе грузинской церкви спасибо! Тушины всегда готовы на отважное дело. Ни суровая непогода, ни голод, ни опасная тропа не остановят нас: опасность для нас наслаждение. Женщины наши при набеге врагов не прячутся и не стонут, а собираются вместе и поют веселыми голосами боевые песни, воспламеняя в мужчинах отвагу. Через три дня на рассвете под знаменем Алами тушины выступят на Баубан-билик. Твоих гонцов подождем внизу. Обещаем и мы тебе: победим или умрем!

Анта махнул рукой, на высокой башне вспыхнуло пламя. На далеких башнях запылали ответные огни.

И вмиг несколько тушин вскочили на коней и поскакали к тушинской тропе. Они спешили оповестить горную Тушети о решении хевис-бери.

Деканозы вынесли священные знамена, обвешанные колокольчиками и пестрыми платками. Потрясая знаменами, деканозы напоминали тушинам обычай предков не брать в плен и самим не сдаваться.

Гулиа высоко поднял знамя Алами. В глубокой тишине тушины торжественно склонились перед знаменем. Отныне нарушение обещания – клятвопреступление, позор для всего общества до седьмого поколения.

Анта положил руку на знамя:

– Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!