Власть без славы - Иван Лаптев

Меня, например, очень тревожит— у нас нет еще в составе Политбюро такой обстановки, в последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, словословия от некоторых членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Считаю, что как раз вот сейчас это просто недопустимо. Именно сейчас, когда закладываются самые демократические формы, отношения принципиальности друг другу, товарищеского отношения и товарищества друг другу. Это недопустимо. Высказать критику в лицо, глаза в глаза, это — да, это нужно. А не увлекаться словословием, что постепенно, постепенно опять может стать «нормой». Мы этого допустить просто не можем. Нельзя этого допустить.

Я понимаю, что сейчас это не приводит к каким-то определенным уже, недопустимым, так сказать, перекосам, но тем не менее первые какие-то штришки вот такого отношения есть, и мне бы казалось, что, конечно, это надо в дальнейшем предотвратить.

И последнее.

Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другие, может быть, и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. Соответствующее заявление я передал, а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии.[59]

Ельцин говорил непривычно тихо, металл из его голоса исчез. Зато также непривычно металл появился в голосах членов ЦК КПСС, которые ринулись на трибуну громить Ельцина. Пленум затянулся до поздней ночи, выступило 26 человек. Все, за исключением академика Г. А. Арбатова и председателя Моссовета В. Т. Сайкина, обвиняли Ельцина в примитивизме, безнравственности, амбициозности, политической незрелости и прочих грехах. При этом ни один оратор не пытался задать себе и залу вопрос: а почему выступил Ельцин и выступил именно сейчас? Если из его письма это еще можно понять, то из его речи понять вообще ничего нельзя. И уж тем более никто не предложил немедленно опубликовать его речь. Наоборот, кретинизм партийных идеологов продиктовал им решение засекретить ее, она была опубликована чуть ли не через два года, когда народ уже не верил ни одному слову критики в адрес Ельцина.

Я считал тогда и тем более уверен в этом сейчас, что ничего антигорбачевского или антипартийного, равно как и никакой заботы об ускорении перестройки, об укреплении авторитета КПСС ни в письме, ни тем более в выступлении Ельцина не было. Он и сам это многократно подтвердил в своем заключительном слове на Пленуме ЦК КПСС и в речи на пленуме Московского горкома. Но дело-то в том, что советские люди да и международная общественность знакомились совсем с другой речью. Решение не публиковать стенограмму пленума обернулось массой фальшивок, которые обошли всю западную прессу, и отечественным «самиздатом».

Однако не совсем фальшивок. Когда Ельцин уже после московского пленума, где он был освобожден от обязанностей первого секретаря МГК КПСС, попытался пересказать М. Н. Полторанину свое выступление на Пленуме ЦК, тот справедливо решил, что в этом выступлении нет ничего стоящего. И основываясь на устном пересказе, сочинил фактически новую речь Ельцина, где появились убийственные пассажи о Р. М. Горбачевой типа «я вынужден просить Политбюро оградить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны, от ее почти ежедневных звонков и нотаций», рассуждения о «барском столе» кремлевских руководителей, о порядке обслуживания их семей и тому подобное. Именно эту фальсификацию Полторанин раздал чуть ли не тысяче редакторов периферийных газет. И она пошла гулять по свету, дополняясь народным творчеством и политическим аранжировками. Важно подчеркнуть: Ельцин об этом знал! Полторанин уже в 1999 году сообщил на всю страну, как он рассказал Борису Николаевичу о своем «творчестве». Реакция? «Он много смеялся». Видимо, такой своеобразный юмор помешал Ельцину хотя бы однажды опровергнуть ложь, распространяемую от его имени и позорящую других людей, как бы он к ним ни относился. Но нравственные критерии в деятельности Бориса Николаевича всегда были под большим вопросом.

Политика вообще не в ладах с нравственностью. Чтобы завоевать власть, доверие, надо убеждать миллионы самых разных людей. У каждого из них свои представления о жизни, о власти, свои надежды и требования. Политик неизбежно должен подстраиваться, подлаживаться под эти представления и надежды, иначе он не будет понят, а значит не будет и поддержан. Но как подстроиться под понимание жизни самых разных людей, под их порой взаимоисключающие взгляды? Способ один: говорить то, что каждый хочет услышать. То есть полуправду или полуложь. Это же приходится делать и получив власть, только тут добавляется возможность еще и скрывать многое. Такова природа власти, и «договор» ее с народом о том, чтобы все делать честно и открыто, — всего лишь фиговый листок традиционного обмана. Но все-таки какие-то пределы, чаще всего связанные с личными качествами властителя, сохраняются. Иными словами, не всякую ложь может позволить себе политик, безнравственность тоже небеспредельна.

Но в случае Ельцина в этих банальностях приходится усомниться. Человек, способный «много смеяться», узнав, что от его имени сочинили клевету, — это, согласитесь, нечто особенное. Наступает торжество беспредельного цинизма, который становится неотъемлемой частью политического миросозерцания команды первого российского президента. И его самого! Утверждать это можно с полной определенностью хотя бы потому, что Ельцин всегда был главным действующим лицом любых политических акций и неизменно хотел оставаться победителем — любой ценой. Эта любая цена и диктовала то презрительное отношение к российской общественности, которое, не стесняясь, демонстрировала его «семья». Г. Э. Бурбулис в начале 1994 года на каком-то транслируемом на всю страну совещании «радует» граждан России словами, что неважно, как мы Конституцию протащили — через ухо, через… что-то еще. Протащили — значит, теперь все будут по ней жить. А. Б. Чубайс в 1996 году, зная, что Ельцин практически недееспособен, только усиливает его избирательную кампанию, конечно же, движимый «заботой о России». Даже в мае 2001 года на фоне телевизионной картинки, где Борис Николаевич еле-еле передвигает ноги, нам сообщают, что он недавно ходил на охоту, «лазил по камышам» и подстрелил гуся. Поистине логика лжи и аморальности не имеет никаких сдерживающих факторов.

Кто-то скажет: это домыслы автора. Не мог наш Борис Николаевич так нас обманывать, это его окружение все творило, он, скорей всего, и не знал. Еще как знал! Прочтите его книгу «Президентский марафон», хотя бы главу «Операция: до и после».[60] Эта страшная история, но не болезни, а беспардонного жульнического всенародного обмана. Будто о своей доблести пишет президент России о том, что на обычном избирательном участке не дошел бы до мест голосования — «коридор длинный», поэтому, как посоветовала и организовала Таня, лучше в Барвихе, почти вариант Черненко. После избрания нет силы провести вступление в должность — инаугурацию, «мы с Анатолием Чубайсом ломали голову, как сократить церемонию по времени». В таком состоянии — и исполнять обязанности главы Российского государства?! Вот как раз о государстве-то и не вспоминает его глава, ему важнее всего скрыть от народа свое состояние: «Чем меньше народ знает о болезни главы государства, тем ему, народу, спокойнее. И так жизнь тяжелая…» Да, это пример истинной «заботы» о народе.