Рассказы и повести - Виктория Токарева

В комнате со сконфуженным лицом сидел Толик. Глаза у него были небесно-голубые, яркие, как фаянс.

- Представляешь... - растерянно проговорила Беладонна. - Он украл у меня кольцо. Вот только что тут лежало - и нет.

Толик покосился в мою сторону. Ему было неприятно, что его при посторонних выставляют в таком невыгодном свете.

Я не знала, что сказать, и вообще - как реагировать на подобные ситуации. У меня никогда не было дорогих колец и таких морально неустойчивых знакомых, как Толик. Я подозревала, что кольцо у Беладонны не последнее и ей будет не сложно восстановить утрату. Поэтому решила отшутиться.

- Молодым мужчинам надо платить! - сказала я.

Глаза Толика блеснули фаянсом. Видимо, он считал так же, как и я, но стеснялся сказать об этом вслух. Он заметно приободрился и посмотрел орлиным взором сначала на меня, а потом на Беладонну, ожидая, что она скажет.

- Попросил бы... - растерянно размышляла Беладонна, - а зачем же самовольно...

- У тебя допросишься, - не поверила я.

Толик кивнул головой в ответ на мое предположение, и я поняла, что просто читаю его мысли. Он думает абсолютно так же, а если двое считают одинаково, значит, правы вдвойне.

- Ну как же так... - растерянно повторяла Беладонна.

Ей было жаль не столько кольца, столько утраты романтической мечты. Мечта была скомпрометирована, и Беладонна стояла как громадная кукла, раскинув руки по сторонам необъятного туловища.

Я взяла спички и ушла, недовыяснив, чем это все кончилось.

Наверное, ничем. Толик остался без Беладонны, зато с кольцом. А Беладонна - и без кольца, и без Толика, и без мечты.

Через какое-то время, может быть через полгода, я встретила ее ночью возле подъезда. Я возвращалась из лаборатории, а Беладонна возвращалась непонятно откуда. Я была не в курсе ее жизни. Она вылезла из такси, вернее выгрузила себя, и стояла посреди двора, втягивая свежий зимний воздух, пахнущий арбузом от свежевыпавшего снега. Снег еще шел, крупный и медленный. Облака быстро бежали под луной в темном небе и, казалось, что это быстро плывет луна. Беладонна подняла лицо к небу. Я думала, что она сейчас громко пожалуется. Она изнемогла носить свое тяжелое тело и пустую душу без идеалов. И сердце утомилось перегонять тяжелую от коньяка кровь. И мир услышит сейчас слова прозрения и покаяния. А я - свидетель этой святой минуты. Но Беладонна гулко вздохнула и вдруг сказала:

- Как хорошо жить...

И шапка из лисы торчала на ее голове каким-то нелепым отдельным зверем.

Телевидение окончило передачу. Мы сидели, уставившись в сетку.

- Ну, выпей хоть полрюмочки! Символически...

Она поднесла к моему лицу рюмку и ткнула в рот ложку с икрой.

Икра была пресная, отдавала рыбьем жиром. Я поднялась, вышла на кухню и выплюнула.

- Невкусно! - посочувствовала Беладонна. - Она несоленая. Прямо из рыбы.

- Как это? - не поняла я.

- Ворованная, - просто объяснила Беладонна. И безо всякого перехода добавила: - А ты мне нравишься. Ты женщина умственная. И Муж мне твой нравится. Очень благородный мужчина. Надежный человек. И дочка у тебя красавица. Вообще хорошая семья. Ты куда?

Она видит, что я собираюсь уходить, и запирает дверь на все сорок четыре замка особой секретности. Я начинаю возиться с замками, объятая идеей освобождения. Во мне развивается что-то вроде клаутстрофобии, боязни замкнутого пространства. Я чувствую, что, если не вырвусь отсюда, задохнусь. Беладонна стоит рядом и уже не находит меня ни умственной, ни хорошей, а как раз наоборот.

- А ты противная, - делится она. - И Муж у тебя противный, как осетр. И дочка - хабалка, никогда не здоровается...

Беладонна не может удержать меня ни коньяком, ни лестью, ни даже замками. Я отторгаюсь от нее, как чужеродная ткань, и Беладонна утешает себя тем, что невелика утрата.

Наконец я отпираю все замки и выскакиваю на площадку, почти счастливая. Я самостоятельно, а точнее, с помощью Беладонны промахнула дорогу из дистресса прямо в счастье, минуя промежуточные станции. Я вхожу в свою квартиру, где нет лишней мебели, ворованной икры, толиков, бриллиантовых колец. Я вхожу и думаю: "Как хорошо жить..."

Понедельник

Я проснулась оттого, что пес Карай погромыхивал цепью. Он не лаял. Лаять ему, бедному, запретили, а двигаться не запретишь, и Карай прохаживался туда и обратно, сдвигая тяжелую метровую цепь.

Вы, наверное, думаете, что я уже в дурдоме и у меня галлюцинации. Ничего подобного. Просто в воскресенье, во второй половине дня, ко мне из Самарканда позвонила Случайная Подруга, объявила, что ей довольно-таки паршиво и нужен мой совет.

Звонок выглядел как бы неожиданным, но мне показалось, как будто кто-то свыше позаботился обо мне.

Я вырвала себя из своей квартиры, как морковку из грядки, и через пять часов уже выходила из самолета на Самаркандский аэродром.

Аэродром выглядел типичным для южного города, только в Сочи - кепки, а тут-тюбетейки.

Лия (так зовут мою Случайную Подругу) встречала меня, и я издали смотрела, как она идет, поводя головой, высматривая меня в толпе.

Небольшой экскурс в прошлое: мы познакомились с ней пять лет назад, в скоропомощной больнице, где лежали по поводу острого аппендицита. Мы вместе лежали, вместе вставали, вместе учились ходить, вместе ели и говорили, говорили, говорили... Где-то уже через час после знакомства стало ясно, что наши души идентичны, как однояйцовые близнецы. Или, вернее, у нас одна душа, разделенная на две части. Одна часть - во мне, а другая - в восточной девушке, студентке театрального училища. Единственная разница состояла в том, что она бредила Дузе, а я не имела о ней никакого представления. Все остальное совпадало, и мы все семь дней поражались узнаванию.

Итак, я проснулась, надела ватный халат - чопан и вышла во двор.

Как прекрасно ступить из комнаты прямо на землю. Я могу ступить из своей московской комнаты прямо на балкон и с высоты девятого этажа обозреть окрестность. И мне почему-то кажется, что кто-то невидимый должен подойти ко мне со спины и перекинуть через балконные перила. Я переживаю ужас кратковременной борьбы, потом ужас полета, не говоря уже об ужасе приземления. Знакомый врач-психиатр объяснил, что есть термин: тянет земля. Что это не патология. Патология для человека - жить на девятом этаже, быть поднятым над землей почти на тридцать метров.

Дом и сад были отделены от улицы высокой стеной. На стене, прямо над собачьей будкой, сидела кошка и созерцала этот мир спокойно и отрешенно, как представитель дзенбуддистской философии.

Кошка смотрела на небо, сине-голубое и просторное. Я тоже посмотрела на небо, и мне показалось, что здесь оно выше, чем в Москве, хотя, наверное, так не может быть. Небо везде располагается на одной высоте. Далее кошка приспустила глаза на верхушки деревьев. Ветки еще голые, но чувствуется, что почти каждую секунду готовы взорваться и выхлопнуть хрупкие цветы: белые, розовые, нежно-сиреневые. Кошка нагляделась на деревья, потом стала разглядывать меня в узбекском чопане.

Карай стоял задрав голову, неотрывно глядел на кошку. Его ноги наливались, наливались мышечной упругостью, и вдруг - рывок... Карай, как живой снаряд, метнул вверх всю свою веками накопленную ненависть, но цепь оказалась короче стены сантиметров на двадцать, и эти двадцать сантиметров решили дело и вернули Карая к будке, при этом чуть не оторвав ему голову. И тогда Карай все понял - и про кошек, и про людей - и зашелся, захлебнулся яростным протестом. А кошка лениво встала и пошла по стене с брезгливым выражением. Она бы и дальше сидела, ей плевать, что там происходит, внизу, но такое количество шума и недоброжелательства мешало ей созерцать мир. Какое уж тут созерцание...

Из дома вышла годовалая Диана, дочка Лии. У нее были черные керамические глаза и ресницы такие длинные и загнутые, как будто их сделали отдельно в гримерном цехе.

- Вав! - она ткнула кукольным пальцем в сторону Карая.

Кошки не было и в помине, а Карай все захлебывался бессильной яростью, которую ему необходимо было израсходовать.

Из дома выбежала Лия. На ней - платье Дузе, которое досталось ей, естественно, не от Дузе. Она сшила его себе сама, скопировав с картинки. Вид у нее был романтический и несовременный, с большой брошью-камеей под высоким воротником.

- Замолчи! - крикнула она Караю с радостной ненавистью, потом схватила Диану на руки и начала целовать так, будто ее сейчас отберут и больше никогда не покажут.

- Она у меня чуть не умерла, - сообщает мне Лия, отвлекшись от приступа материнской любви. - У нее от пенициллина в кишках грибы выросли.

- Какой ужас...

Диана высокомерно смотрела на меня с высоты материнских рук.

- Слушай, а вот нас растили наши матери... Столько же времени тратили? Так же уродовались?

- Наверное. А как же еще?

- В таком случае мы не имеем права на свою жизнь.

- Как это? - не поняла я.