Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910 - Леонид Андреев

Анфиса. Тебе нужно уснуть.

Федор Иванович. Да, мне нужно уснуть. (Пьёт и смеётся.) Да, мне нужно уснуть.

Анфиса. Чему ты смеёшься?

Федор Иванович. Так. Мне действительно стало весело от её наивности. Подумай, она клянётся: меня ещё ни разу не поцеловал ни один мужчина.

Анфиса. Ни один мужчина.

Федор Иванович. Да! Ни один мужчина! Налей мне ещё. Я сегодня хочу пить только из твоих рук.

Анфиса. Отдохни, мой милый, ты так устал.

Федор Иванович (чему-то улыбаясь). Да, я отдохну, я так устал.

Анфиса. Приляг ко мне на колени. Я сяду, а ты положишь мне голову на колени, и я тебе спою песенку, как вчера. Приляг!

Федор Иванович. Вчера было хорошо. Но мне хочется ходить, у меня столько мыслей, у меня столько планов, я вдруг увидел мир — весь мир — зелёный, красный, голубой. Давай мечтать, Анфиса!

Анфиса. Давай мечтать! Но ты ляг.

Федор Иванович. Который час? О, уже двенадцать. (Стучит кулаком по руке.) Время идёт, время идёт! Налей мне ещё. Ну, скорее! Я еду, я еду, я еду. И все-таки — устал. Устал.

Анфиса. Приляг. Вот так! Тебе удобно?

Федор Иванович (ложится и кладёт голову к Анфисе на колени). Да, хорошо. У тебя немножко жёсткие колени, но это хорошо. Я люблю, что ты вся такая… жёсткая, сухая и горячая, как крапива. (Смеётся.) Как крапива! Давай мечтать, Анфиса, о светлом. (С глубокой правдивостью.) Ведь никто не знает — и даже ты не знаешь, как я устал, как я измучился, как временами ненавижу я жизнь… и себя.

Анфиса. Не жалей жизни. Она так печальна, и так темна, и так страшна она. Кто судит нас?

Федор Иванович. Откуда моя тоска? Я как будто счастлив, я сам делаю свою жизнь — но откуда эта жестокая, неотступная тоска? Давай мечтать, Анфиса, я думать не хочу. Что-то красивое встаёт перед моими глазами, и оно волнуется тихо, как голубой туман перед восходом солнца. Какие-то песни я слышу, Анфиса, какие-то деревья на глазах моих покрываются цветами. Ты любишь яблоню, когда она цветёт?

Анфиса. Я люблю красные розы.

Федор Иванович. Нет, нет… яблоню, когда она цветёт! Какие-то птицы летят надо мною, и сверкают на солнце их огромные белые крылья. Я грежу, Анфиса. Скажи мне эти слова, которые поют мне о другом.

Анфиса (тихо). Друг, друг, желанный ты мой.

Федор Иванович (повторяя). Друг, друг, желанный ты мой…

Анфиса. Кто беспокойному сердцу ответит?

Федор Иванович (повторяя). Кто беспокойному сердцу ответит?..

Анфиса. Море… Море любви ему в вечности светит — светит желанный покой.

Федор Иванович. Светит желанный покой. Отчего ты вздрогнула, Анфиса? Светит желанный покой. Постой, я, кажется, вижу его. Всю жизнь я стараюсь вспомнить это лицо и не могу, и мучаюсь, а вот сейчас…

Анфиса. Лицо женщины?

Федор Иванович. Нет, нет. Я не знаю, чьё это лицо. А вот сейчас на одно мгновение оно как будто склонилось надо мною, и мне стало так хорошо. (Беспокойно.) Но ты его спугнула, Анфиса. Я опять не могу вспомнить. Какие у него глаза? — я их видел.

Анфиса. Голубые, ясные, и взор их необъятен.

Федор Иванович. Нет, скорее чёрные.

Анфиса. Нет, не чёрные. (Вздрагивает.) Нет, не чёрные. Он звал тебя?

Федор Иванович. О ком ты говоришь? Меня никто не звал. (Привстаёт на локте и тревожно вслушивается.) Там кто-нибудь есть? Ты опять молчишь, Анфиса?

Анфиса (гладя его волосы). Нет, нет, родной. Я все время говорю, разве ты не слышишь? Спи спокойно и доверчиво. Я не обману тебя. Это я тебе рассказала о белой яблоне, которая цветёт. Усни, дитя моё, и я спою тебе ту глупую песенку, что пела мальчику моему. (Вдруг плачет.)

Федор Иванович. О чем? Не надо плакать.

Анфиса. Я так. Вспомнила! Не надо плакать. Ах, не надо плакать! Милый ты мой, родной ты мой, моя единая и вечная любовь. (Тихо поёт.) Баю-баюшки-баю. Баю (вздрагивает) милую мою. Ты спишь?

Федор Иванович. Постой, не мешай.

Анфиса. Нет, больше не буду. Баю-баюшки-баю… Полежи, я потушу лампу.

Федор Иванович. Нет, не надо, так хорошо.

Анфиса. Я зажгу свечу…

Анфиса осторожно встаёт, Федор Иванович остаётся лежать на спине, глаза его закрыты. Во время дальнейшего разговора Анфиса гасит лампу и зажигает свечу, потом раскрывает перстень и высыпает яд в рюмку, руки её слегка дрожат.

Федор Иванович (сонно). Ну, что же ты? Я хочу спать.

Анфиса. Сейчас, мой милый! Я налью тебе ликёру.

Федор Иванович. Я больше не хочу.

Анфиса. Может быть, выпьешь?

Федор Иванович. Ну, иди же.

Анфиса. Сейчас.

Осторожно ставит рюмку на столик около дивана и садится на прежнее место.

Анфиса. Ты опять видишь его?

Федор Иванович. Нет, нет, не мешай, молчи. Или лучше спой, Анфиса.

Анфиса. Сейчас. Выпей только.

Федор Иванович. Я не хочу.

Анфиса. Ну, одну, только одну. Больше не надо.

Федор Иванович. Да не хочу же я!

Анфиса. Выпей!

Поднимает ему руку и почти насильно вставляет в неё рюмку.

Федор Иванович. Какая ты нелепая. (Приподнимается на локте, говорит лениво.) Зачем ты мне помешала, Анфиса? Мне было так хорошо. Который час? Значит, едем?

Анфиса. Ну, пей же, пей.

Федор Иванович. Сейчас. Я и забыл сказать Ивану Петровичу, чтобы он приходил пораньше. Он, кажется, хотел в одиннадцать.

Анфиса. Боже мой, да пей же!

Федор Иванович. Что ты? Сейчас, я же тебе сказал. (Подозрительно вглядывается в Анфису.) Постой, глаза… Покажи глаза! А-а-а-а-а!

С ужасом смотрит в остановившиеся глаза и в то же время, продолжая начатое движение, подносит рюмку ко рту и пьёт. Вскакивает, как поднятый чудовищной силой, задыхаясь и хрипя, делает несколько странных скачков по комнате, в один из которых чуть не сшибает с ног Анфису, и падает мёртвым. Анфиса смотрит, защищаясь вытянутыми вперёд руками, и, когда Федор Иванович падает, — отбегает в дальний угол. Дико с надрывом кричит, как только можно кричать в пустом доме.

В тёмных дверях показывается старуха; цепляясь за притолку, добирается до кресла и садится в него.

Молчание.

Бабушка. Умер, да?

Анфиса. Кажется, умер. Я не знаю. Я боюсь подойти.

Бабушка. Так, так. (Подходит и смотрит.) Прикрыла бы ты его. Нехорошо так.

Анфиса. Я не знаю, чем. Если бы где-нибудь найти простыню. Но я боюсь подойти.

Бабушка (садится на прежнее место). А ты в чемодане посмотри, в чемодане посмотри. Его чемодан?

Анфиса. Его. В чемодане, должно быть, есть. Вот.

Быстро накидывает на мертвеца простыню, но разошедшиеся ноги и одна жёлтая рука остаются открытыми.

Бабушка. Мышьяком?

Анфиса. Нет, цианистый калий.

Бабушка. Так, так. Не знаю, не слыхала. Который час?

Анфиса. Не знаю. Часы у него в кармане. (Ляская губами.) Бабушка, мне страшно!

Бабушка. Так, так. Ну и страшно, ну и страшно.

Анфиса (ляская зубами). Бабушка, мне страшно. Что же делать? Что же делать?

Бабушка. Так, так. Нечего делать, все сделано. Молчи.

Обе женщины сидят и неотступно смотрят на белое пятно простыни. В сумраке кажется, что оно шевелится.

Светает.

Занавес

«Gaudeamus»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Старый студент.

Курсистки: Дина Штерн, Лиля, Онучина

Онуфрий.

Стамескин.

Тенор.

Студенты: Блохин, Костик, Кочетов, Петровский, Козлов, Гриневич, Панкратьев

Капитон-слуга.

Студенты и курсистки.

Первое действие

Еще при закрытом занавесе хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно:

Gaudeamus igitur,Juvenes dum sumus.Post jucundam juventutem…[92]

Занавес открывается. На сцене квартира Дины Штерн — богато обставленная гостиная; в открытую дверь видна столовая с сервированным столом. Много картин, цветы. У рояля, под аккомпанемент Дины Штерн, собравшись кружком, поют студенты и курсистки, все земляки-стародубовцы. Дирижирует Тенор. Только двое сидят в стороне: Стамескин и Онучина.