Одиссея капитана Блада. Хроника капитана Блада - Рафаэль Сабатини

— Они устроили на вас засаду вот там, недалеко отсюда, — говорила женщина. — Они хотят вас убить.

— Кто — они? — спросил Питер Блад, мгновенно вспомнив предостережение мадемуазель д'Ожерон.

— Их там десятка два. И если только они узнают… если они увидят, как я вас тут остановила… мне сегодня же ночью перережут глотку.

Она пугливо озиралась по сторонам в темноте, голос её дрожал от страха, который, казалось, всё возрастал. Внезапно она хрипло вскрикнула:

— Да не стойте же здесь! Идите за мной, я укрою вас до утра в безопасном месте. Утром вы вернётесь на свой корабль и хорошо сделаете, если не будете его покидать или хотя бы станете ходить не един, а с товарищами. Идёмте! — Она потянула за рукав.

— Спокойней, спокойней! — сказал Питер Блад, высвобождая свой рукав. — Куда это ты меня тащишь?

— Ах, да не всё ли равно куда, раз вы этим избежите опасности! — Она снова с силой потянула его за рукав. — Вы были добры ко мне, и я не могу позволить, чтобы вас убили. А нас обоих зарежут, если вы не пойдёте со мной!

Уступив наконец её уговорам — скорее ради её безопасности, нежели ради своей, — Питер Блад позволил женщине увлечь его за собой с широкой улицы в узкий проулок, из которого она выбежала, чтобы перехватить его. По одной стороне этого проулка стояли на довольно большом расстоянии друг от друга деревянные одноэтажные хибарки, по другой — тянулась ограда какого-то участка.

Возле второй хибарки женщина остановилась. Низенькая дверь была распахнута настежь, внутри тускло мерцал огонёк медной керосиновой лампы.

— Входите, — шепнула женщина.

Две ступеньки вели в хибарку, пол которой был ниже улицы. Питер Блад спустился по ступенькам и шагнул в комнату.

В ноздри ему ударил тяжёлый, тошнотворный запах табачного перегара и коптящей лампы. И прежде чем он успел оглядеться по сторонам в этом тусклом свете, страшный удар по голове, нанесённый сзади каким-то тяжёлым предметом, оглушил его, и в полуобморочном состоянии он повалился ничком на грязный земляной пол.

Женщина пронзительно взвизгнула, но визг, внезапно оборвавшись, перешёл в хриплый, сдавленный стон, словно её душили, и снова наступила тишина.

Капитан Блад не успел пошевелиться, не успел даже собраться с мыслями, как чьи-то ловкие жилистые руки быстро принялись за дело: ему скрутили руки за спину, сыромятными ремнями стянули кисти и лодыжки, затем подняли, пихнули на стул и крепко-накрепко привязали к спинке стула.

Коренастый, похожий на обезьяну человек склонил над ним своё мощное туловище на уродливо коротких кривых ногах. Рукава голубой рубахи, закатанные выше локтя, обнажали длинные мускулистые волосатые руки. Маленькие чёрные глазки злобно поблёскивали на широком, плоском, как у мулата, лице. Красный в белую полоску платок был повязан низко, по самые брови. В огромное ухо было продето тяжёлое золотое кольцо.

Питер Блад молча смотрел на него, стараясь подавить закипавшее в нём бешенство, которое всё усиливалось, по мере того как прояснялось его сознание. Инстинкт подсказывал ему, что гнев, ярость никак не помогут ему сейчас и любой ценой следует их обуздать. Он взял себя в руки.

— Каузак! — с расстановкой произнёс он. — Какая приятная, но неожиданная встреча!

— Да, вот и ты сел наконец на мель, капитан, — сказал Каузак и рассмеялся негромко, злобно и мстительно.

Питер Блад отвёл от него глаза и поглядел на женщину, которая извивалась, стараясь вырваться из рук сообщника Каузака.

— Уймись ты, шлюха! Уймись, не то придушу! — пригрозил ей тот.

— Что вы хотите сделать с ним, Сэм? — визжала женщина.

— Не твоё дело, старуха.

— Нет, моё, моё! Ты сказал, что ему грозит опасность, и я поверила тебе, поверила тебе, лживая ты скотина!

— Ну да, так оно и было. А теперь ему тут хорошо и удобно. А ты ступай туда, Молли. — Он подтолкнул её к открытой двери в тёмный альков.

— Не пойду я!.. — огрызнулась она.

— Ступай, тебе говорят! — прикрикнул он. — Смотри, хуже будет!

И, грубо схватив женщину, которая упиралась и брыкалась что было мочи, он поволок её через всю комнату, выпихнул за дверь и запер дверь на задвижку.

— Сиди там, чёртова шельма, и чтоб тихо было, не то я успокою тебя на веки вечные.

Из-за двери донёсся стон, затем заскрипела кровать — как видно, женщина в отчаянии бросилась на неё, — и всё стихло.

Питер Блад решил, что её участие в этом деле теперь для него более или менее ясно и, по-видимому, закончено. Он поглядел на своего бывшего сотоварища и улыбнулся с наигранным спокойствием, хотя на душе у него было далеко не спокойно.

— Не проявлю ли я чрезмерную нескромность, если позволю себе спросить, каковы твои намерения, Каузак? — осведомился он.

Приятель Каузака, долговязый, вихлястый малый, тощий и скуластый, сильно смахивающий на индейца, рассмеялся, навалившись грудью на стол. Его одежда изобличала в нём охотника. Он ответил за Каузака, который молчал, насупившись, не сводя мрачного взгляда с пленника:

— Мы намерены передать тебя в руки дона Мигеля де Эспиноса.

И, наклонившись к лампе, он оправил фитиль. Пламя вспыхнуло ярче, и маленькая грязная комната словно увеличилась в размерах.

— C'est ca78, — сказал Каузак. — А дон Мигель, надо полагать, вздёрнет тебя на нок-рее.

— А, так тут ещё и дон Мигель затесался! Какая честь! Верно, это цена, назначенная за мою голову, так раззадорила вас всех? Что ж, это самая подходящая для тебя работёнка, Каузак, клянусь честью! Но всё ли ты учёл, приятель? У тебя впереди по курсу есть кое-какие подводные рифы. Хейтон со шлюпкой должен встретить меня у мола, когда пробьёт восемь склянок. Я и так уже запоздал — восемь склянок пробило час назад, если не больше, и сейчас там поднимается тревога. Все знают, куда я шёл, и отправятся туда искать меня. А ты сам знаешь, ребята, чтобы меня найти, перетряхнут и вывернут наизнанку весь этот город, как старый мешок. Что ждёт тебя тогда, Каузак? Ты подумал об этом? Вся твоя беда в том, что ты начисто лишён воображения, Каузак. Ведь это недостаток воображения заставил тебя удрать с пустыми руками из Маракайбо. И если б не я, ты ещё по сей день потел бы на вёслах на какой-нибудь испанской галере. А ты вот обозлился на меня и, как упрямый болван, не видишь дальше собственного носа, думаешь только о том, чтобы выместить на мне свою злобу, и сам на всех парусах летишь к своей погибели. Если в твоей башке есть хоть крупица здравого смысла, приятель, тебе бы надо сейчас поскорее убрать парус и лечь, пока ещё не поздно, в дрейф.